Имре Шаркади - Избранное

В уйхейской партии мелких землевладельцев Шандор Ульвецкий вскоре приобрел авторитет и потому стал держаться самоуверенней, подтянулся, начал прилично одеваться и с головой ушел в свои немного запущенные хозяйственные дела; но теперь он уже не просто трудился без устали, как бывало раньше, но и планировал хозяйство, вкладывал деньги, занимался куплей-продажей. Он понял вдруг, что прежде был дураком, — надрывался, из кожи вон лез, а жизнь не приносила ему ни радостей, ни признания у людей.

Меньше чем за год он совершенно переменился. Теперь ему важно было во что бы то ни стало добиться успеха, он гнался за ним, готовый по-детски радоваться даже самой малости, хотя ловко скрывал это от посторонних глаз. В компании он мог залпом выпить литр вина, а потом как ни в чем не бывало принимался разглагольствовать о политике, о сельском хозяйстве, гордый сознанием того, что умеет пить. Ульвецкий с легкостью произносил целые речи, не лишен был грубоватого остроумия, и плутоватые его глазки сверкали безумной радостью, когда ему удавалось хлесткой короткой фразой озадачить кого-нибудь или затеять спор. Он понял, что нравится женщинам. Когда весной ему удалось соблазнить жену учителя, его стало тянуть к чужим женам. Он охотился за ними с терпением и упорством маньяка, с хитростью лиса, — пусть женщина некрасива и немолода, как-никак и это успех, приложение его неиссякаемой энергии и лишнее доказательство собственного превосходства.

В то время он повстречался с Жужей Моноки.

Отец Жужи, Карой Моноки, землекоп, вернувшись из плена, получил из резервного фонда всего полтора хольда земли и, чтобы как-то сводить концы с концами, вынужден был пойти в поденщики. Ульвецкий нанимал его на долгое время, у него Карой Моноки стал настоящим батраком. Жужа, тогда семнадцати-восемнадцатилетняя девушка, иногда помогала отцу и однажды пришла на хутор, когда Ульвецкий был дома.

Они встретились на крыльце; Жужа с улыбкой поздоровалась, хозяин посмотрел ей вслед, подозвал и взял за руку. Он бросил взгляд на виноградник, — там, далеко, в конце дороги, увидел склоненную фигуру Кароя Моноки, — бояться было нечего. С самодовольным, наигранным смехом он оглядел Жужу, затащил ее в комнату и, поскольку она готова была закричать, укротил пощечиной. Все оказалось очень просто, и только потом, на другой день, он удивился, вспомнив, что Жужа была еще девушкой.

Жуже и раньше нравился Шандор Ульвецкий, не просто нравился, а был для нее воплощением мужественности. Но с этой пощечины началась любовь; пощечина ошеломила ее, превратив на время в его рабу. Когда через полчаса она подняла на него полные слез глаза, это были не слезы страдания. Потом она поняла, что влюбилась в Ульвецкого, и любовь не казалась ей безответной; едва ли она сознавала, что он хозяин, а она всего лишь служанка. Впрочем, и он не сознавал этого. Для него главным было любой ценой добиться успеха, не важно, кого обставив при этом: поденщика или ровню себе; водить за нос Кароя Моноки, сидеть с ним под грушевым деревом и закусывать жареным салом с луком доставляло ему такое же удовольствие, как самому вести в Солнок машину, принадлежащую партии, когда болел шофер. А Жужа не теряла надежды.

Полгода, наверное, длилась их связь, но виделись они редко, от случая к случаю. Ульвецкий никогда не звал Жужу к себе, никогда не назначал ей свиданий, но, вдруг вспомнив о девушке, начинал преследовать ее, ехал к ней на велосипеде хоть в Сент-Янош; какой бы работой она ни была занята, с самодовольным смехом неотразимого самца тащил ее все равно куда, хоть в кукурузу. Сначала Жужа считала такие свидания доказательством его любви и была счастлива, горда тем, что возлюбленный ради нее едет в такую даль, но потом стала отчаиваться, ведь Ульвецкий и не заикался о свадьбе, порой исчезал, месяцами не показывался. Как-то после полугодовой разлуки она встретила его случайно. Ульвецкий, улыбнувшись, поздоровался, но не смог сразу припомнить, откуда знает эту девушку.

Позднее Жужа вместе с отцом приняла участие в создании уйхейского сельскохозяйственного кооператива, который был в восьми — десяти километрах от хутора Шандора Ульвецкого. Теперь они не виделись, пути их не пересекались. Кооператив принес с собой все новое: новую квартиру, новые проблемы, новых людей. Первые трудные месяцы она редко вспоминала о своем возлюбленном, позже если и вспоминала, то с горечью говорила себе: он подлый кулак. Это недавно усвоенное слово «кулак» за короткое время приобрело для нее живое содержание. Первые трудности зимних месяцев — не хватало хлеба — с трудом преодолевались из-за того, что кооператив со своими двумястами хольдов оказался окружен большими кулацкими усадьбами. Угрозы, таящиеся в ожесточенной ненависти кулаков, в их злорадном презрении или ледяном равнодушии, наглядно поясняли понятие классовой борьбы, усвоенное в зимнем политкружке.

Карой Моноки понял, что такое политика, лишь когда стали создавать сельскохозяйственный кооператив. И не он один, и другие крестьяне тоже, — окружающая жизнь стала для них политикой. Винце Балла натравил свою собаку на членов кооператива, это было политикой. Иштван К. Сюч не разрешал проезжать через его поле, и это было политикой. Племенных свиней три дня продержали на станции в вагоне, пока три из них не подохли, и это было, конечно, политикой, — то новое, во что окунулась Жужа, было полно политики. Даже любовь к ней Яноша Гала оказалась неотделима от политики; когда им хотелось поговорить о чем-нибудь хорошем, приятном, они говорили о том, что будет через год или два: Янош мечтал получить образование, Жужа — научиться водить трактор, построить кооперативную ферму, к свадьбе обзавестись новым домом, получить кредит, — все, все, во что они втянулись в течение нескольких месяцев, было политикой, хотя недавно они совершенно иными глазами смотрели на жизнь.

Весной Жужа вышла замуж за Яноша Гала. Она и сама не знала, любит ли его, — если это и была любовь, то совсем иная, чем то чувство, которое привязывало ее к Шандору Ульвецкому. Ульвецкий был покоривший ее мужчина, а Янош — товарищ по работе, лучший друг; на первых порах они говорили между собой об интенсивном откармливании или молочной ферме, а иногда критиковали друг друга на собраниях. Нет, у двух этих мужчин не было ничего общего; с Шандором за все время она едва ли перекинулась несколькими пошлыми фразами, а все мысли Яноша знала, как свои собственные, и хотя сильно по нему не скучала, ей очень недоставало его в разлуке. Поздней, вспоминая прошлое, она поняла, что в начале их совместной жизни, вероятно, не любила мужа, а лишь терпела, но после рождения ребенка переменилась, стала ему настоящей подругой, тосковала, когда он надолго уезжал.