Милош Црнянский - Роман о Лондоне

«И что же остается делать эмигранту-монархисту? — слышал он смеющийся голос Барлова. — Упиваться княжеской элегией о России? Черта с два! Эмигранту осталось рыдать под напев русской песни, пока он не наложит на себя руки». А что касается союзников, о которых шотландец без конца болтает, то англичане сделали из немцев своих будущих союзников. Англия сейчас готовит Германию снова выступить против красных. А Парк, вероятно, слышал последнее предложение американского президента о выдаче Москве всех русских эмигрантов? Стрелять! Россия — урок для всего человечества. И мозг американского президента Трумэна.

Империи преходящи, такими они были и останутся. И отдельные судьбы, как сказал шотландец, только продолжение неких судеб. Вечны — одни перемены. А Покровский больше не вернется в Россию, никогда, и из России никогда не вернется обратно.

Репнину стало легче с тех пор, как стена оказалась пустой, с тех пор, как он убрал с нее трех Наполеонов. Кажется, было шесть — семь часов вечера, а он все еще старался отделаться от воспоминаний, от споров с шотландцем и, наконец, решил пройтись. А между тем в глубине шкафа, куда он засунул портреты Наполеона, неожиданно наткнулся на несколько рулонов обоев, вероятно, приготовленных Ордынским для оклейки стен в квартире, которую снимал. Обои были хороши. Рисунок их состоял из каких-то абстрактных сочетаний геометрических фигур и причудливой игры пересекающихся прямых линий. Линий, соединяющих две точки кратчайшим путем.

Под рулонами этой шелковистой бумаги Репнин обнаружил французское руководство по оклейке стен, по правильной подгонке разноцветных линий, кружков и квадратов. В нижнем отделении шкафа оказались также краски, мастики, клей и кисти, необходимые для ремонтных работ. А кроме того, целый набор рабочей одежды — халат, шапка, перчатки. Вероятно, Ордынский все это приобрел, собираясь в Польшу. Вдруг развеселившись, Репнин подумал, что мог бы сделать поляку сюрприз, пока без всякого дела живет в Лондоне, в его квартире.

Взял бы да переклеил все комнаты. И прекрасно бы со всем управился. Чтобы к приезду пана Тадеуша все было готово. Репнин обрадовался своей идее, словно ребенок новой игрушке. А времени вполне достаточно. Он действительно мог бы сделать это, если уж ЭТО составляет нынче единственный смысл его жизни.

Репнин громко рассмеялся. Маляром быть ему еще не приводилось. А неплохо бы пойти в маляры, вступить в новый мир, незнакомый.

Должно быть, минуло шесть. На руке у него были часы, но еще с Португалии, когда он вынужден был продать свои часы, Репнин привык, а потом это уже вошло в привычку, угадывать время. И всего смешней и удивительней, что он угадывал его почти точно.

Внизу, в дверях позвонили. Он подошел к окну посмотреть, кто там.

У дверей стояла его юная соотечественница в огромной соломенной шляпе и сползших на нос черных очках. Значит, великан муж уже уехал? В первое мгновение Репнин пробормотал что-то насчет телеграммы, она ведь сообщила, что приедет только завтра. Завтра. Почему же является сегодня? Решил дверь не открывать.

Подождет и уедет, а он потом скажет, ждал, мол, ее завтра, не сегодня. Но звонок повторился, и еще настойчивее.

Когда он снова посмотрел на нее в окно, она показалась ему такой юной, печальной, такой одинокой на этой безлюдной улице. Затаив дыхание, он из-за занавески продолжал следить за молодой дамой. Она его не видела. Стояла неподвижно.

Еще раз нажала на кнопку звонка.

Он спустился, словно тень, и открыл ей.

Сэр Малькольм вылетел в Париж на день раньше, чем собирался. Госпожа Барсутова отчаянно его звала. Кричала по телефону. В Париже, в Советском посольстве граф Андрей фигурировал как самый обычный шпион. Следовательно, друзья Парка оказались бессильны.

Войдя, Ольга Николаевна расплакалась, но вовсе не из-за несчастья, постигшего графа Андрея, а потому, что Репнин заставил ее так долго ждать на крыльце. Надувшись как ребенок, сказала, что если такое случится еще раз, ноги ее здесь не будет.

Но потом, бросившись на шею Репнину, она заулыбалась и молча, не сводя с него глаз, начала раздеваться, дрожа от нетерпения. Была ребячливой и после, лежа в постели, обнаженная.

Звенел ее молодой задорный смех. Пробыла у него почти до полуночи.

Когда наконец за ней закрылась дверь, Репнин долго стоял у окна и из-за шторы следил, как она уходит быстрыми шагами, стремительно. Машина была оставлена за углом, на противоположной стороне улицы. Около универмага.

В тот день в каком-то судорожном наслаждении и страсти она, к его великому удивлению, призналась, что, не будь Нади, может быть, вышла бы за него замуж. Старик шотландец ей отвратителен. Между тем то, что последовало за этим признанием, удивило Репнина еще больше. Иронически улыбаясь, он предостерег ее, что если между ними все будет таким образом продолжаться и она не прекратит своих посещений, Парк рано или поздно об этом узнает. Дело дойдет до бракоразводного процесса. Она вынуждена будет расстаться с мужем. Нет, нет — испуганно воскликнула она, торопливо натягивая шелковые чулки. Нет, только не это, прибавила поспешно. Парк действительно очень постарел, но это бы его убило, а он такой хороший. И так тратится на ее отца.

А заметив изумление на лице Репнина, беспечно улыбнулась и словно ни в чем не бывало сообщила, что завтра придет опять. Весь сентябрь она будет одна в Ричмонде.

Ей и в голову не приходило, что такая молодая и красивая, она ему уже надоела. Он предпочитал зрелую любовь своей жены. Ночь с Надей превращалась в какое-то колдовство, она завладевала им целиком, как завораживает лунатика луна. А молоденькая соотечественница в постели казалась просто забавной, болтливой игрушкой. Словно белочка. Он еще не до такой степени состарился, чтобы только это искать в женщине.

Когда она скрылась за углом, гибкая, как девушка-спартанка, с ногами балерины и вся в темном, Репнин принял твердое решение порвать эту связь. Ему было стыдно. Будто он завлекает девчушку. Во всяком случае, дверь решил не отпирать, сколько бы в нее ни звонили. На лице, как всегда в минуты огорчения или возмущения несправедливостью, появилась обычная ироническая усмешка, и он пробормотал себе под нос — ясно лишь одно: его молоденькая соплеменница любит своего старого отца, полковника Кузнецова, превратившегося в Париже в мелкого лавочника. И то слава Богу. Хорошая дочь.

А для нее подобные любовные свидания были неким дополнением к жизни со старым шотландцем. Дополнением к тем ее любовным ухищрениям, которых требовал от нее супруг и к которым она привыкла как безропотная одалиска. Женщина была ребячлива, но и бесстыдна. Скакала вокруг Репнина совсем голая, а целовалась, как отроковица. Потом шепотом, глядя ему в глаза, спрашивала по-французски: вы довольны? Репнин приходил в ярость, понимая, что угодил в сети молоденькой балерины, красивой и жаждущей любовников, и в то же время догадываясь, что исполняет лишь роль «помощника» в браке. Вот как, значит, обстоят дела, и Россия тут вовсе ни при чем.