Милош Црнянский - Роман о Лондоне

Пошел на почту и заявил о перемене адреса. Указал старый парижский. В Лондон, мол, возвратится только в январе.

То, что он делал, самому Репнину казалось смешным и даже безумным, но для него главное было на несколько месяцев заморочить всем голову. Сбить с толку, куда он едет. И похоже — ему удалось навести их на ложный след. Потребуется не меньше года, чтобы те, кто его будут разыскивать, терзать себя вопросами — где он и что с ним? — потеряли всякую надежду. На следующий день, после того как Репнин расплатился с Мэри, его посетил служащий из паспортного стола. Попросил ответить на несколько вопросов. Им, мол, необходимы некоторые сведения. Куда и зачем он едет? Почему проживает в чужой квартире? Где Ордынский? Откуда он знает Ордынского? Кого из близких имеет в Париже? Когда возвращается обратно в Лондон? Почему прописан не здесь, а в Доркинге? За это следовало бы привлечь к ответственности. Его документы не в порядке.

Посетившему его чиновнику — кто бы он ни был — Репнин на этот раз отвечал весьма почтительно. Подобные вопросы, заявил он, уже задавались. Ничего нового он добавить не может. В этой квартире он проживает временно, в качестве гостя Ордынского. Любезно предъявил свои документы. Даже рекомендацию, данную ему английским адмиралом Трубриджем, хоть она и устарела. Прибавил, что в Париж выезжает на днях, а вернется к зиме. Сам он уже не князь, но потомок русских князей. Он просит извинить его, если что-либо упустил. Все данные о нем имеются в польском Красном Кресте.

Чиновника учтиво проводил до дверей. Даже угостил его оставшимся от Ордынского виски. Человек ушел явно удовлетворенным — во всяком случае, так показалось Репнину.

Потом Репнин целыми часами ничего не делал, сидел дома и глядел на трех Наполеонов, снова водруженных им на стену. Пересмотрел все имеющиеся у Ордынского словари, чтобы выяснить значение названия речушки, которую как-то миновал и которая ему очень чем-то понравилась и не выходила у него из головы со времени загородных поездок. The Chess. Откуда такое название? — спрашивал он себя.

Всего вероятней, оно было как-то связано с каштаном или просто так сокращенно здесь называли каштан. А речке дали такое имя, может быть, из-за темного цвета воды или оттого, что некогда по ее берегам росли каштаны? Сейчас это слово в английском обозначает игру. Шахматы.

Король-королева-ладья-конь — превратились в персонажей игры. Боже мой, сколько метаморфоз! И в конце всех метаморфоз — превращение речушки в каштан или в чистый, как человеческая слеза, поток. На днях он снова перейдет через реку. Она под землей, и куда течет — никому не известно. Styx.

И вот наступила пора приниматься за самое трудное. За письмо Наде. Окончил его только на следующий день, на рассвете. Оно вышло коротким и трогательным, а он старался, чтобы было ясным и спокойным. Он писал, что очень ее любит, что она была его сокровищем и единственным счастьем в жизни. Но пусть никогда, ни за что не возвращается в Лондон. Известно, что ее здесь ожидает. Разве она уже забыла их старого соотечественника, который, лязгая зубами от холода, продавал газеты на улице, у станции подземки. Нищий. И этот белый эмигрант не просто продавал газеты, а продавал как раз красную газету «Дейли Уоркер», которую другие не хотели или не смели продавать. Он должен ненадолго уехать в Париж. Знает, что это ее удивит. Но речь идет о работе. Он очень рад, что она сейчас подле тети. Не придется ей в старости торговать спичками на лондонских улицах. Он три месяца жил в квартире Ордынского, который по делам выехал в Польшу. Ордынский возвращается на этих днях, а он едет в Париж, но и там будет всегда помнить и мечтать только о ней, о ней.

Письмо Наде, которое в конце показалось ему смешным и глупым, он переписывал несколько раз в течение двух ночей и дней. А потом взял и порвал. Разбитый и измотанный бессонными ночами, сокрушенно смотрел на фотографию жены. Пришел к выводу, что лучше ей вообще ничего не писать.

Что касается конверта, оставленного им на мраморном подзеркальнике над камином для Ордынского, то в нем, собственно, должно было быть два письма. Одно деловое и краткое. Он просил у Ордынского извинения за свой внезапный отъезд, за то, что не смог остаться еще на два дня и дождаться его. Время, проведенное в этой квартире, он считает прекраснейшей порой своей жизни. Прекрасны и приобретенные Ордынским обои. Он оставляет дом в полном порядке. Оклеивал стены сам. Все счета оплачены, а ключи у Мэри. Он знает, пана Тадеуша его отъезд удивит, но он решил перебраться в Париж, будет жить по оставленному адресу, а затем поедет в Алжир. Повторяет: в Алжир. Он умоляет никому об этом не говорить и надеется на него как на честного человека и польского шляхтича. Скоро, через несколько дней ему стукнет пятьдесят четыре, и он хочет попробовать, хоть и не уверен, сможет ли, осуществить свою давнишнюю, еще детскую мечту. Вступить в легион.

Legio patria nostra [35] Легион (армия) — наша отчизна (лат.) . .

Просит Ордынского ждать его следующего письма, пусть даже и не один месяц. И еще раз просит молчать обо всем. Что касается Нади, у Ордынского есть адреса и ее, и ее тетки. Если решит им что-либо сообщить, пусть лучше пишет не на Надин, а на теткин адрес. Вспоминает ли пан Тадеуш день, когда они познакомились? Как говорит Тувим — «тот зимний день».

Помимо этого письма, в тот же большой конверт было вложено и другое, значительно более длинное письмо, официально адресованное пану Тадеушу Ордынскому.

Это письмо целиком посвящалось Наполеону.

Прежде чем покинуть эту гостеприимную квартиру, он, мол, хочет еще раз, в последний раз, попытаться убедить пана Тадеуша, что его идол недостоин почитания и доказывает лишь то, что человек, люди, целые нации и страны способны поклоняться ложным идолам. Впрочем, это, так во всяком случае кажется ему, можно отнести и ко всему человечеству.

Итак, пан Тадеуш, речь идет о большой букве N.

Вы столько мне рассказывали о нем, что даже изрядно надоели своими рассказами. У вас о нем самое высокое мнение. О нем вы почти ежедневно твердили своим друзьям и себе самому. Вы вспоминаете о нем, когда чувствуете себя счастливым и в минуты разочарований. Вы назвали свою дочь именем польки, любившей Наполеона, который был намного старше ее, а ваша супруга как-то в раздражении, извините, что сообщаю вам об этом, призналась мне, что вы постоянно докучаете ей этим N, что даже во время свадебного путешествия вы только о нем и говорили, точнее, воспевали его.

Позвольте мне выразить вам свое удивление.

Этот ваш Наполеон, прошу прощения, мутил воду с самого начала. Ловчило и все его не очень-то почтенное семейство. Средний класс. Для этой семейки, как вы знаете, главным всегда был родной человечек. Квинтилиан говорил, что для того, чтобы познать человечество, незачем его все изучать. Достаточно хорошо ознакомиться только с одной семьей. И посмотрите — все эти Бонапарты с особой радостью восседают за столом Наполеона, достигшего вершины славы своей и силы, прибравшего к рукам богатство и империю. Как знаете, во время обильной трапезы, Наполеон обращается к своему брату Жозефу: «Жозеф, вот если бы наш отец мог сейчас на нас посмотреть». Впрочем, странное само имя, странная какая-то и фамилия: Buona-parte. Вы говорите, революционеры? Корсика мучается в родовых схватках французской революции? Аяччо, где родился Наполеон, горит, окропленный кровью? Революционеры гибнут за отечество в борьбе с оккупантами. Да, да, а призна́ет ли Франция за уважаемой семьей Наполеона, за Бонапартами их благородное происхождение?