Хан Ган - Человеческие поступки [litres]

«Вот и все», – подумал я. Множество теней запорхало вокруг, плавно, осторожно они проникали в мою тень и в тени друг друга. Дрожащие, они тут же разлетались, встретившись в воздухе, снова сталкивались и безмолвно трепетали.

Из группы ожидавших военных отделились двое и приняли канистру. Затем без всяких эмоций они открыли крышку и стали поливать бензином башни из тел. Равномерно, справедливо, все наши тела. Стряхнули даже последнюю каплю, оставшуюся в емкости, и стали поодаль. Подожгли пучок сухой травы и с силой бросили в нас.

Сначала сгорела пропитанная кровью одежда. Она, прилипшая к телу и гниющая вместе с ним, первая превратилась в пепел. Затем сгорели волосы на голове и весь волосяной покров за ними, следом кожа, мышцы, внутренности. Пламя взметнулось над рощей, словно хотело наброситься на деревья и кусты. Вокруг стало светло, как ясным днем.

Вот тогда-то я и понял, что именно кожа, волосы, мышцы и внутренности держали нас здесь. Какая-то сила, притягивавшая нас к нашим телам, начала быстро слабеть. Наши тени – парившие в зарослях травы, мелькавшие рядом, нежно касавшиеся, льнувшие друг к другу – вместе с черным дымом, что вырывался из наших тел, в одно мгновенье вознеслись в пустоту.

Они по одному направились к грузовику. С места не сдвинулись только два солдата, судя по знакам отличия – ефрейтор и сержант. Очевидно, они получили приказ наблюдать за объектом до конца. Я спустился вниз, подлетел к этим молодым ребятам. Покружил над их плечами, тонкими шеями, заглянул в юные лица. В их черных зрачках, наполненных страхом, увидел наши горящие тела.

Мы продолжали гореть, выбрасывая из себя искры огня. Внутренности закипали и съеживались. Казалось, что черные клубы дыма, которые время от времени взмывали к небу, – это тяжелые вздохи, вырывающиеся из наших разложившихся тел. В тех местах, где это порывистое дыхание замирало, проступали белые кости. Те духи, чьи тела прогорели до костей, в какое-то мгновенье отдалились, и я больше не ощущал мелькания их теней. Из этого следовало, что мы, наконец, стали свободными и теперь можем двигаться куда угодно.

Куда бы мне податься? – спросил я себя.

Пойду-ка я к сестре.

Но где она?

Я хотел успокоиться. Еще должно пройти время, чтобы мое тело, лежавшее на самом дне башни, сгорело полностью.

Пойду-ка я к тем, кто убил меня.

Но где они?

Паря в густой тени рощи, накрывшей влажную песчаную землю, я думал. Как и куда мне следует двигаться? Я не страдал – мое черное разложившееся лицо теперь исчезнет без следа. Я не жалел – мое тело, которого я стыдился, сгорит начисто. Я хотел стать обыкновенным, каким был, когда жил и дышал. Я хотел ничего не бояться.

Полечу к тебе.

После этого все стало ясно.

Можно было не спешить. Если отправиться в путь до восхода солнца, то путь к ярко освещенному центру города наверняка можно будет легко найти по огням. Выбирая улицы, светлеющие на востоке, смогу добраться до дома, где жил ты, где жил я. Не знаю, может быть, к тому времени ты уже найдешь сестру. Возьму да и пойду за тобой, а ты приведешь меня к ней. И тогда – кто знает? – не встречусь ли я с сестрой, парящей рядом с ее телом? Или, может, сестра уже вернулась туда, где мы с ней жили, и ждет меня, паря над оконной рамой или над холодной каменной ступенькой перед входом в нашу комнату.

Лавируя между танцующих оранжевых языков пламени, я проник внутрь кострища и посмотрел, что там происходит. Мощный огненный столб разрушил башню из тел, и в груде горячих скелетов уже нельзя было определить, кому принадлежат те или иные кости.

Рассвет был тихим.

Огонь почти угас, и роща снова погрузилась в темноту.

Молодые солдаты спали как убитые, сидя с поднятыми коленями на земле, спина к спине.

И тут тишину нарушили эти звуки.

Мощный взрыв, словно разом в воздух взлетело несколько тысяч снарядов. Крики издалека. Стон одновременно оборванных сотен жизней. Вопли испуганных духов, одновременно выскакивающих из своих тел.

В это мгновенье ты умер.

Не зная, где это произошло, я лишь почувствовал, что в это мгновенье ты умер.

Стремясь туда, где нет света, я поднимался все выше и выше. Темнота окутала все вокруг. Во всем городе ни в одной из четырех сторон света, ни в одном районе, ни в одном доме не горел свет. Только вдали выделялось единственное пятно, где сверкали искры. Я увидел яркие вспышки огня, блестящими цепочками вылетающие из оружейных стволов.

Должен ли я был сразу помчаться туда? Смог бы тогда встретиться с тобой, испуганным, только что выскочившим из своего тела? В свете первых лучей восходящего солнца, медленно наплывающего на меня, как огромный айсберг, я застыл, не в силах никуда двинуться, продолжая плакать кровавыми слезами.

Она получила семь пощечин. Это случилось в среду, ближе к вечеру, около четырех. В который уже раз били изо всех сил в одно и то же место, от чего сверху на левой скуле лопнул капилляр. Она вышла на улицу, ладонью вытирая текущую кровь. Воздух последних ноябрьских дней был прозрачным и холодным. Надо ли возвращаться в офис? Она недолго постояла у пешеходного перехода. Почувствовала, как быстро опухает щека. В ушах стоял шум. Ударь он еще несколько раз, барабанная перепонка могла бы лопнуть. Проглотив накопившуюся во рту кровь, она решила ехать домой и зашагала к автобусной остановке.

С этой минуты она решила забыть все семь пощечин. Она будет забывать по одной каждый день, и за неделю забудет их все. Значит, сегодня день первый.

Открыв ключом дверь, она входит в свою съемную комнату. Разувается, аккуратно ставит рядышком туфли и, даже не расстегнув пуговицы на пальто, опускается на пол и ложится на бок. Чтобы не случился паралич лицевого нерва, она подпирает рукой левую щеку. Правая щека опухает все больше. Глаз над ней уже нормально не открывается. Острая боль, возникшая в верхних коренных зубах, отдает в висках.

Полежав так минут двадцать, она встает. Снимает уличную одежду и вешает на плечики. Оставшись в белом нижнем белье, она сует ноги в тапочки и идет в ванную. Набирает в раковину холодной воды и поливает опухшее лицо. Она с трудом открывает рот и осторожно, словно втирая пасту, чистит зубы. Раздается и тут же обрывается телефонный звонок. Она вытирает мокрые ноги полотенцем, входит в комнату, и телефон звонит снова. Рука тянется к трубке, но вдруг меняет направление и выдергивает шнур из аппарата.

Зачем отвечать?

Молча задав вопрос самой себе, она расстилает постель. Голода не чувствует. Даже если что-то съесть, тут же вырвет. Под ватным одеялом холодно, и она подтягивает ноги к животу, съеживается. Недавний звонок, скорее всего, был из издательства, от главного редактора. Ей бы пришлось отвечать на его вопросы. «Ничего, просто несколько раз ударили. Нет, только по щеке. Смогу выйти на работу. Ничего, в больницу можно не ходить. Только лицо опухло». Поэтому она правильно сделала, что выдернула провод.