Вильям Сассин - Вирьяму

Человек и собака тупо глядели перед собою. Река разлилась и унесла мост. Человек нагнулся и потер щиколотки и запястья в местах, натертых узлами от веревки. Собака, поскуливая, подошла к хозяину и потерлась мокрой шерстью о его рваные штаны. Тот присел на камень, снял с головы большой лист банановой пальмы и накрыл им животное.

— Мы ведь с тобой братья, правда? Как я хочу, Терпение, чтобы нас убили вместе. И тогда мы уж точно вместе отправимся в рай. Не слушай их, когда они говорят, будто у тебя нет души… Я знал, что ты меня не оставишь. Потому как ты-то знаешь, что я не сумасшедший и не злой. Люди все такие — каждому охота иметь своего сумасшедшего. Потому как рядом с сумасшедшими можно надуться от гордости и благодарить за милость небеса… Терпение, а ты веришь, что там, наверху, что-то есть? Найдем мы друг друга после смерти? Скажи, что веришь.

Собака сбросила банановый лист, отошла на несколько шагов, потом вернулась и принялась ходить вокруг человека.

— Что это все время говорю я один, — заворчал на нее Кондело, — потому-то, видно, они и решили, что я вовсе на них не похож. А скажи ты им хоть слово, и они оставили бы нас в покое. Ну, к примеру, объяви ты им: «Я-то собака, а вы все живете как собаки. Зачем же нам враждовать?…» Да не бойся ты молний, господь бог карает ими только злых… Какой у нас сегодня день, Терпение? Я спрашиваю, потому что, будь сейчас рождество, мы попросили бы Санта-Клауса наведаться к нам с мешком игрушек. Он как пить дать согласится — особенно если узнает, что ты — собака. Попроси у него, Терпение, маленьких котиков. Вот он удивится. А я ему объясню, что ты просто любишь играть с маленькими зверушками. Потом я упрошу его дать нам самолет, чтобы улететь подальше от дождя и от людей.

Он снова поднялся, сделал шаг по направлению к мосту, помедлил и нагнулся к собаке. Они пошли назад.

— Вот когда мы взлетим на нашем самолете, — продолжал Кондело, — мы будем смотреть на них. И только они сделают какую-нибудь глупость, тут же обзовем их сумасшедшими и вволю посмеемся над ними.

Он отбросил в кусты банановый лист.

— Надо поторапливаться, Терпение, пока они не устроили на нас охоту. А знаешь, почему они хотят схватить меня? Попробуй-ка сообразить…

Комендант ди Аррьяга зажег сигару и тотчас ее потушил; с минуту он держал ее в толстых пальцах и разглядывал, точно странное насекомое, а потом вдруг нервным движением расплющил в пепельнице. «Всех их надо вот так же давить», — подумал он.

— Я прочитал твой рапорт, — вспомнив о том, что перед ним стоит сержант Джонс, сказал он. — Но сукин ты негритянский выкормыш, уже пятьсот лет, как мы здесь стараемся научить вас работать. Цивилизация — это четкость и эффективность. Болтать, произносить цветистые фразы — пожалуйста. Трепать языком вы все мастаки, а вот составить вразумительный рапорт…

— Но, господин комендант, у меня не было времени…

— Времени! У вас никогда нет времени, чтобы как следует выполнить работу. Не приди мы, у вас не было бы времени спуститься с деревьев… Так как же все было?

— Господин комендант, позавчера была, значит, была…

— Если ты не в состоянии вспомнить, давай дальше.

— Господин комендант, позавчера, как раз у выхода из деревушки Ока, в шестидесяти километрах отсюда, они напали на нас. Мы, само собой, оказали сопротивление, но темень стояла такая, что мои люди только и думали, как бы спастись. На рассвете мы снова собрались, но при перекличке недосчитались Микаэла, Анаклето, Гнилой Картошки, Оркенсо и… и вашего сына. Тела тех четверых мы нашли… А сына вашего, похоже, они, господин комендант, увели с собой. Тогда мы тронулись в путь. Я хотел доложить вам сразу по прибытии, но вас не было, господин комендант. Вот и все, господин комендант.

— Нет, Джонс, это еще не все. И я прошу мне поверить, что это еще не все. Мы не негры и не метисы — ни я, ни мой сын. А чистокровного португальца безнаказанно не похищают. Слышишь?

Ди Аррьяга вынул вставную челюсть, облизал ее и вставил на место.

— Он даже не военный. Просто студент. Ему захотелось побывать в этой колонии, чтобы составить себе представление об их знаменитом освободительном движении… Так что, Джонс, ты отвечаешь за все, что произойдет с ним. Моли бога, чтобы я поскорее нашел его целым и невредимым.

— Я буду молиться, господин комендант.

— И разузнай, да поживее, куда они затащили его. Я останусь здесь до завтра, до полудня. Можешь идти.

— Слушаюсь, господин комендант.

Оставшись один, комендант ди Аррьяга взял рапорт сержанта Джонса, скомкал его и швырнул в корзину для бумаг. Зазвонил телефон.

— Сегодня вечером я не приеду, Тереса. Агостиньо исчез. Я тебе потом расскажу.

Они шагали под дождем молча, упрямо; самый молодой снял очки и сунул их в левый карман; правой рукой он сжимал маленький крестик. Где-то очень далеко послышался звук самолета, похожий на жужжание навозной мухи.

— Это не про нас. Но лучше нам избегать больших дорог, — бросил тот, что шагал впереди.

Держа винтовку под мышкой, он прокладывал путь и чертыхался всякий раз, как спотыкался о пень.

— Не слишком ты устал, хозяин? — спросил молодого человека боец, замыкавший цепочку.

— Меня зовут Агостиньо, — раздраженно ответил тот.

— А меня, хозяин Агостиньо, зовут Луис. Впереди тебя идет Эдуардо, перед ним — Энрике, а самый первый — командир. Его зовут…

— Хватит, Луис, — приказал командир.

— Не могу я молчать, командир, в такую темень. Человеческий голос ночью — вроде как солнечный луч…

Они спускались, скользя по склону, в русло ручья. Энрике оступился и упал. Эдуардо на ощупь отыскал его и помог подняться. Вдвоем они подхватили Агостиньо и довели его до противоположного берега.

Заквакала громадная, судя по звуку, жаба. Потом две. Потом тысяча. На юге ударила молния, рассыпав сноп искр. И снова, вместе с монотонным шумом дождя, возвратилась тишина.

— В следующей деревне сделаем привал, — объявил командир.

Кабаланго поднялся не зажигая света. Над потолком из старых циновок возились крысы. Он порылся в чемодане и достал электрический фонарик. С самого его приезда шел дождь. А дождь всегда его успокаивал. Только дождь, казалось ему, легко может смыть следы белого пришельца и возродить подлинное лицо Африки, таинственное, волнующее, — Африки, где сосуществуют души людей, животных и растений. Пискнула, забилась наверху крыса. И весь потолок заходил ходуном. Давно уже Кабаланго не был в таком согласии с самим собою. Глубокий покой, ощутимый столь же явственно, как эта наполненная влагою ночь, проникал в раскрытое окно, принося с собой приятный запах прелой листвы. Скоро в родной деревне его тело под землей медленно начнет преображаться, становиться частью этой вечно возрождающейся дикой растительности, и его неудавшаяся, иссякнувшая жизнь сольется с корнями прекрасного дерева — он уже видел себя на его верхушке последнею веткой, покачивающейся над мирской суетой. Яростный приступ кашля напомнил ему о том, что он приговорен. Он вытер кровь с губ. Потом подошел к окну и посветил фонариком туда, где видел днем привязанного к дереву альбиноса. Луч фонарика уперся в завесу дождя. «Разве я несчастнее его?»- подумал он и взял с кровати, по которой ползали тараканы, свое старое пальто.