Ленора Чу - Китайские дети - маленькие солдатики

Есть ли у кого-нибудь из родителей костюм «черепаха и заяц» для игры по ролям?

Через несколько секунд возникает какофония – в основном матери, – и мой телефон дребезжит от каждого следующего сообщения:

Да! У меня! Учитель, вы так стараетесь!

У меня есть костюм черепахи и зайца!

Отправляюсь купить немедленно! Учитель, вы изумительны!

Получила сообщение! Сделаем, как вы скажете!

У одной родительницы рвения было через край, и у нее оказались не только костюмы черепахи и зайца, но и «лягушки, золотой рыбки и головастика!». Остальные тут же бросились искать костюмы животных (или по крайней мере заявляли о своем усердии в WeChat).

Я не понимала смысла игры по ролям, не рвалась я и рядить своего трехлетку в костюм пресмыкающегося.

Но в тот конкретный день лишаться стула мне не хотелось, и я транслировала свой пыл:

Учитель, сделаю тут же!

Сообщения от наставников приходили в любое время дня и даже ночью и по выходным, а в некоторые сутки я насчитывала в нашей группе три с лишним сотни сообщений.

Большинству китайских семей было проще не отставать, чем мне: простая арифметика. Политика планирования семьи в Китае в последние пару десятилетий – «политика одного ребенка», как ее именуют попросту, – означала, что у многих одногруппников Рэйни нет ни братьев, ни сестер. У этих детей были мама, папа, две бабушки и двое дедушек, итого шестеро взрослых на одного ребенка. Такова перевернутая пирамида жизни в большинстве китайских городов – нередко под одной крышей обитают три поколения: ребенок, родители и парочка прародителей.

У такого уклада время от времени проявляются и теневые стороны: ребенок растет настолько избалованным, что в народе их именуют «императорчиками». А бывает, что множество заботливых рук оказывает на воспитанника в основании этой пирамиды сокрушительное давление надежд. Я частенько вспоминаю китайскую поговорку « бу кань чжун фу » – представляю себе ослика или рабочую лошадь, тяжко груженных товаром, которые «больше не тянут бремя».

Но хороша пропорция «шесть к одному» между взрослыми и детьми тем, что китайские городские дети обычно окружены многочисленными людьми, готовыми разделить тяготы образования. Моему двоюродному дедушке Куанго, общительному человеку со статью, приобретенной за десятилетия во главе банкетного стола, дедом работать давалось так, будто это азартный спорт.

– Важнейший мой труд только начинается, – объявил он мне, получив под опеку внучку. Дядя Куанго наличные в уплату кружков и факультативов возит тележками, повелевает домашними заданиями, добывает подарки учителям и ездит на экскурсии. Его внучка переезжает к нему в квартиру в будни – у нее там своя кровать, и эта миграция на срок с понедельника по пятницу дается ей легко: достаточно зайти в лифт и нажать на кнопку. Отец девочки, мой троюродный брат, купил квартиру в том же доме, где живет Куанго, исключительно с этой целью.

У Рэйни же, напротив, было всего двое надежных взрослых – мы с Робом. Дедушки и бабушки остались за океаном, и поэтому привлекать родственников к опеке мы не могли, а я прогибалась под грузом циркуляров, написанных на моем втором языке. Я нашла благодарную работу писателя, а позднее и телекорреспондента и не собиралась бросать все это в угоду учительнице Чэнь.

Думала, что научилась держать равновесие канатоходца и справилась с угрызениями совести, – пока не надвинулся День прародителей и не доказал, что я заблуждаюсь. Ничто так не возмущало хрупкого равновесия нашего хозяйства, в котором вечно не хватало рук, как этот конкретный праздник.

«Это добродетель нашего китайского народа – почтение к старикам. Наши прародители вложили столько любви, что теперь, когда они состарились, мы обязаны делать для них все возможное», – сообщила нам записка от учительницы. В записке нам было велено отправить в садик в грядущий четверг дедушку или бабушку – на празднование «сыновнего послушания».

Неувязочка.

– Дедушки и бабушки Рэйни живут в Соединенных Штатах, – сказала я учительнице Чэнь, когда забирала Рэйни.

– Ну, тогда Рэйни не сможет участвовать, – ответила Чэнь. – Пусть сидит дома.

– Бухаоисы – приношу извинения, – я уверена, Рэйни хотел бы участвовать, – возразила я.

– Тогда вы с ним приходите, – отрезала Чэнь.

– Я работаю и не смогу вырваться, – сказала я.

– В таком случае пусть сидит дома.

Вот так мне пришлось умолять, чтобы меня отпустили с работы и я могла бы изображать бабушку собственного сына. Я вошла в комнату младшей группы № 4, опоздав на две минуты, и обнаружила там пару десятков дедов и бабушек, рассаженных на крошечных стульчиках; все пели песню 1952 года о труде.

Я глянула на Рэйни. Вид у него был до странного отчужденный, и он избегал моего взгляда.

Я вновь посмотрела на Рэйни, но он, похоже, вознамерился меня не замечать. Может, все потому, что его «бабушка», назначенная на один день, вообще-то родила его? Вряд ли трехлетка ощущает на себе давление среды, но в тот миг я осознала: Рэйни кое в чем отличается от одногруппников настолько, что не скроешь. Все еще хуже оттого, что китайская культура сосредоточена на коллективном, а не личном, и я наблюдала, как психология Рэйни уже смещается в том направлении. Ему было неловко, потому что он выделялся.

Дети хлопали себя по коленкам под «Большого петуха, большую курицу», а затем под другую развеселую песенку, посвященную любимым темам Партии – работе и труду, – и наконец учительница Чэнь добралась до сути праздника – до урока сыновнего послушания.

– Дети! – воскликнула учительница Чэнь, дважды хлопнув в ладоши. – Давайте скажем нашим бабушкам и дедушкам: «Вы так упорно трудитесь!» Бабушки и дедушки – старшие, давайте выкажем наше почтение и сделаем нашим старейшинам массаж!

Массаж старейшинам?

Заскрипели стульчики, дети встали и забежали за спины своим дедам и бабкам. Сидя на своем микро-стульчике, я оказалась одной высоты с Рэйни, когда он подошел.

– Привет, Рэйни! – сказала я, приглаживая ему волосы.

– Тай синькулэ – ты так упорно трудишься! – скомандовала учительница Чэнь. – Говорим, дети!

Дети подхватили.

– Тай синькулэ – ты так упорно трудишься! – пропищала детвора, глядя на своих стариков. Рэйни удалось промямлить что-то в мою сторону.

– А теперь массируем старших! – объявила Чэнь.

Рэйни обошел мой стул и положил ручонки мне на спину. Остальные дети сделали то же самое, и я осознала, что воспитанники репетировали эту церемонию на занятиях. Рэйни мял меня вяло – так прикасаются к стенке, на которой еще не досохла краска, но вскоре все и закончилось. Двадцать семь детей помассировали спины двадцати семи китайским старейшинам, а двадцать восьмой – мой сынуля – погладил по спине свою мать-американку.