Валерий Гужва - Призрак Шекспира

— Теперь бы уж этого не делала, только где эти поклонники? Меня старые деды, и те в свой клуб не примут.

Поодаль, в тени молодых кленов, щелкали пластмассовыми игрушками мужички.

— Народные доминошники, списанный на берег экипаж. Судьба наша актерская неисповедимая… — Полина Максимовна вздохнула. — Вы к кому-то из наших? Кино снимаете?

— Нет, я в театре кручусь. Иду к Стасу Петровскому.

— А-а, к Стасу… Дай Бог, чтобы при здоровье был. Ну, прощайте.

Александр Иванович хотел спросить, что означают слова о здоровье Стаса, но актриса продолжила свой променад, легонько постукивая палкой со свежими наклейками.

Почему Полина Максимовна вспомнила о здоровье соседа по дому, Александру Ивановичу стало ясно, как только в прямоугольнике дверей появилась полная фигура Петровского. Стас был навеселе, но гостя узнал. «Может, потому и узнал, что выпил, — подумалось Александру. — Это столько же мы не виделись!»

— Заходи, заходи, ко мне не присматривайся! Каким это ветром тебя занесло в центр православия и черносотенства?

— По твою душу прибыл.

— Ты что, архангел? Рано мне на небеса. Еще не весь коньяк выпил, не всех женщин приласкал. Садись к столу, выпей со мной, не люблю я в одиночестве бражничать. Не потому что грустно одному, мне с собой не скучно, а по причине невозможности послать кого-то за горючим, когда оно кончается. Не самому же идти, репутацию вконец портить.

Произнеся эту незамысловатую сентенцию, Стас вполне серьезно добавил:

— Не переживай, в магазин не пошлю, у меня запас.

Стол у Стаса — на удивление — был аккуратно застелен бледно-зеленым бархатом (кажется, куском списанной парадной кулисы), на нем лежали белые салфетки, а уже на них стояли тарелки с сыром, ветчиной, красной рыбой, малосольными огурчиками, маленьким бочонком с темно-красной ягодой, посыпанной сахаром, в большой салатнице хрустального стекла горой была насыпана вишня или черешен с длинными хвостиками-плодоножками. Посреди стола стояла бутылка азербайджанского коньяка, наполовину полная или пустая, в зависимости от того, кто смотрел на нее, оптимист или пессимист.

Стас усадил гостя, налил штрафную, как тот ни отпирался — с него обычной хватит для начала. Он бы и вообще не пил среди бела дня, но хорошо знал Стаса. Начал бы играть в поборника здорового образа жизни или абстинентного на больничном поводке — послал бы его давний товарищ куда подальше, и можно было бы забыть о том, ради чего он пришел.

— Где твоя половина? — спросил Александр. — Где сын? Почему холостякуешь?

— Половина купается в Эгейском море. Афродита Киприда, твою дивизию, съемки там идиотские какого-то идиотского сериала, где благоверная играет матрону из криминального мира. А сынок, голуб Александр Батькович, отделился от старых пердунов, женился и живет теперь отдельно около самого Останкино. А ты откуда это рухнул на площади и церкви московитские? Вот как покинул престольную, так и не возвращался, да? А квартира дяди как, помнишь, мы там когда-то хорошо гуляли? Ты, кажется, в Харькове причалил? У нас сейчас информация о матке Украине куцая, но театральный мир тесен, кое-что доходило. Это сейчас — глухой железный культурный занавес. Российские долболобы-политики шипят, как змеи, и наши земляки иногда перебарщивают. Так где ты сейчас? В Харькове? В Киеве?

— Если бы в Киеве, так встретились бы непременно, там как ни «Современник», так «Таганка», как не Табаков, так Гафт, антрепризы полно. Ты до сих пор при «Современнике»?

— За ним числюсь, а работаю, считай, со всеми. Мода на меня. Не так, правда, как раньше, но все же не забывают. Но ты не сказал… Где расположился?

Александр сказал, где он сейчас и что он.

— Вот тебе на! Я-то думал, ты или у франковцев, или в Бергонье, родном моем когда-то…

Стас наполнил рюмки, прищурил глаз, увидев, что в бутылке видно дно, поднялся, пошел на кухню и вернулся с полной.

— Провинция — это опасно, — выдержал длительную паузу Петровский. Он закусывал морошкой с сахаром. — И хотя бы ты был Таировым или Курбасом, провинция как уксус, все окисляет и понемногу разъедает, не заметишь, как ты уже не свежий зеленый огурец, а маринованный. Еще в банке с такими же бедолагами. Товарищами по рассолу.

Стас засмеялся своей остроте, а потом вдруг посерьезнел.

— Ты только не подумай, будто я считаю, что в столичных театрах сплошь благородная кровь. Сам знаешь, покрутился здесь. Но все равно здешняя конкуренция принуждает к прогрессу, а в провинции что? Ну вот ты, Саша, что ты там ставишь? Олеографии? Национальную классику позапрошлого века? Изделия местных гениальных драматургов? Что? И с кем?

Градус красноречия Петровского повышался вместе с количеством выпитого. Петриченко не раз слышал подобные тирады, многое в них было справедливым, но не все.

— Ты не помнишь, где начинал?

— Дворец культуры завода сельхозмашин. Народный театр. В райцентре. Ну и что? Представь себе, что бы со мной было, кабы и ныне там задники рисовал? Да, Саша, мы не аристократы по крови, но — по духу!

— Тезис сомнителен. Кровь, дух… Полно ничтожеств с генеалогическим древом, корни которого чуть ли не в Киевской Руси, и великанов без гербов — родом из черного села или заштатного Стратфорда на Эйвоне.

Александр Иванович не заметил, как от нормального тона перешел на пафосный. Стас, хотя и изрядно подпитываемый коньяком, нити разговора не терял.

— При чем тут Стратфорд? Ты что, Шекспира собираешься ставить в своем театре?

Александр тут же остыл.

— А хоть бы и так.

Стас смотрел на старого знакомого с сочувствием.

— Что именно? «Гамлета»? Или что-то зрелищное — ну, «Двенадцатую ночь» или «Укрощение строптивой»?

— Я тебе писал. «Короля Лира».

— Э-э, голубчик, у тебя mania grandioso! Считаешь, что публика твоего цивилизованного города средней руки жаждет увидеть трагедию несчастного короля, который наделал глупостей на склоне лет и от этого сошел с ума?

Александр спокойно выслушал иронизм старого приятеля и налил себе рюмку, потому что хозяйская стояла полная.

— Что-то еще, скептик?

— Могу еще. Ни один московский театр на моей памяти не решался ставить «Лира». И в Питере тоже не ставили, хотя и в белокаменной, и в северной столице было кому играть. Хотя… Попытки были, но спектакль держался недолго. Почему, не объяснишь?

— Я не оракул. Не ставили — ну так оно и пусть. А я поставлю. И в Лондон поеду с театром. И твое светлое имя засияет не только на ободранном постсоветском пространстве, но и за Ла-Маншем.

— Что, что? Нет, Саша, тебе коньяк противопоказан.

— Не сказал бы. Кстати, приличный коньяк. Ты лучше скажи, почему на мои письма не отвечал?

Стас поморщился.

— Ты что, девушка влюбленная? Ну, занят был. Затею твою считал несерьезной.