Валерий Гужва - Призрак Шекспира

Александр Иванович вдруг подскочил на стуле, тотчас встал и пошел в прихожую, где поставил сумку. Оттуда он вернулся с фирменной водкой на рябине — пять бутылок в пакете с гербом города, а во втором — кольца базарной домашней колбасы, сало и до сих пор свежий хлеб местной выпечки.

— С националистическим приветом, — сказал он. — Чуть не забыл. Со склерозом интереснее жить. Это тебе от провинции.

Стас поморщился.

— Зачем ты? Не повреди ситуации.

— Не могу в гости с пустыми руками. Давай домашнюю разогреем.

— Последний довод королей? Мне станет неудобно, я растаю и соглашусь. А фигушки! Однако… Я тут с тобой соревновался в риторике, а сам думал, что и как. Ты, может, и параметры сцены привез?

Петриченко-Черный не поверил услышанному.

— Стас, неужели?

— Уже, уже. Я подумаю. Завтра пойдем в мастерскую, там у меня всякая хренотень. Может, тебе понравится. А если нет — Чапай думать будет.

Александр не удержался и обнял Стаса.

— Да брось эти нежности. Все-таки провинция на тебя пагубно действует. Король Лир, подтекст, маршальский жезл… Сразу бы выставил взятки — и аминь этому делу!

Прогон начался, как показалось Александру Ивановичу, вполсилы, и он остановил его, чуть ли не сорвавшись на крик. Овладел собой, попросил прощения у актеров, в том числе у Салунского, но своего недовольства не скрывал.

— Если вы думаете, что вечером на вас сойдет святое вдохновение и вода превратится в вино, то ошибаетесь. Соберитесь, мы же все делали на совесть. Свободное дыхание и свободное движение. Все.

Петриченко присматривался, словно впервые, к актерам, прислушивался к репликам, а затем, внезапно, будто выключил слух, подумал: все, ничего уже не изменить, не подправить. Он впитывал взглядом всю сцену, пытался поставить себя на место зрителя, перед которым откроется необычная декорация, играя придуманная Петровским на следующий день после их попойки в Москве.

Стас показал Александру Ивановичу в мастерской, куда добиралось такси, десятки макетов, реализованных и оставленных вне реальной сцены, их можно было бы так или иначе пристроить к «Королю Лиру», эскизы-фантазии и эскизы-импровизации — они могли служить фоном и для пьесы семнадцатого века, безразлично, английской или испанской, и для какой-то философской фантасмагории, и для авангардной пьесы-эксперимента.

— Ты мог бы мне сказать, чего сам хочешь? Будет костюмно-нафталинное средневековье с замками, алебардами, копьями и мечами или что-то другое? Современнее, черт бы ее побрал, эту современность, этот долбаный авангард из трех пальцев… Я как будто хорошо знаю историю театра — а вот жизнь пьес, таких, как эта твоя — не очень. Помню только, что и Шекспира ставили и играли в платьях, без декораций…

— Алек Гиннесс — был такой гениальный англичанин — в театре «Олд Вик» вообще играл Гамлета «ан фрак». В обычной светской тройке, темном костюме, в рубашке с галстуком. Я хотел так ставить «Лира», но никто бы не понял. Гамлет — это другое…

Долго они тогда перебирали варианты — вплоть до классических декораций. Это не вызвало энтузиазма ни у Петриченко, ни у Стаса. На каком-то витке их переговоров даже возник вариант, сначала показавшийся перспективным: неизменный задник сцены должен был представлять собой стилизованные, но узнаваемые фрагменты домов, где размещались основные государственные институты Украины, а перед ним одним светом вырванные из полумрака группы актеров должны были разыгрывать эпизоды. Сначала эта идея вызвала интерес в не до конца после вчерашнего свежих головах Стаса и Александра, но потом и тот, и другой отказались от этого прямолинейного хода: слишком уж запахло студенческим капустником или чем-то другим с той же стилистикой.

Наконец Стас спросил:

— Ты же знаешь, как ставились пьесы до Шекспира? Что там было и как?

— А зачем тебе?

— В «Глобусе»? Там ставили «Лира»?

— Да. Удивляешь меня эрудицией, честное слово. Собственно, впервые ставили не в театре, а перед королем в Уайтхолле. Не думаю, что там были какие-то декорации, в резиденции короля. И в «Глобусе» — вряд ли.

— Ну вот, Наполеон, давай сделаем так… «Глобус» — я же помню, что это было, нафаршировали нас в студенчестве и античным театром, и средневековьем, чем нас только не напичкали… Давай сделаем так: я разрезаю «Глобус» пополам, как арбуз. Будет на заднике разрезанный «Глобус» с галереей, пол-яйца подмостков — чтобы выступали за оркестровую яму, и будут твои актеры в скромных костюмах той поры действовать, как им и положено. А зрители в зале будут, как и в лондонском средневековье, наблюдая все происходящее, «а натюрель», как говорят французы. Сколько картин в пьесе?

— Много. Два с половиной десятка. Но много похожих по месту действия.

— Да… А места действия мы обозначим в стиле модерн, хай бы ему жаба сиськи дала.

— Как?

— Ну, я думаю примерно так… Если действие происходит в королевском дворце — есть там такое? — сверху спустится над тем местом, яко инопланетный корабль, корона. Как тебе?

— А как ты, к примеру, обозначишь степь, шалаш или военный лагерь?

— Подумаю. Решу. Я уже вижу, Наполеон, тебя с жезлом маршала!

— Брось, Стас, надоело. Дай подумать.

— Думать нечего. Надо делать. Сцена у тебя современная, механизированная, электрифицированная или еще со времен дореволюционных живет, как из глины слепленная?

— Приличная сцена, грех жаловаться.

— Ну, все. Можешь ехать, а я откликнусь, когда сделаю. И макет, и эскиз — как положено. Кстати, ты знаешь, сколько мои скромные услуги стоят? Потянет твой бюджет?

Стас сказал это между прочим, а Александру Ивановичу на минутку стало плохо. Он знал о московских гонорарах, но надеялся, что Петровский сжалится, назовет более или менее приемлемую цифру.

— Сколько хочешь?

В голосе Петриченко не было особого энтузиазма.

Стас посмотрел веселым глазом:

— Не бойся. Не обанкротишься…

И засмеялся, как Шаляпин в партии Мефистофеля.

Александр Иванович смотрел на сцену, пространство которой было заполнено смелой декорацией Петровского, к ней быстро привыкли актеры и вся театральная команда. К своему основному замыслу Стас, покопавшись в источниках, добавил еще галерею в глубине сцены, где, как когда-то в «Глобусе», игралось несколько сцен. Партитура света и звука тревожили Александра Ивановича с самого начала работы, он несколько раз давал взбучку осветителям и рабочим сцены, пока директор театра не нашел другого пути к их совести: пообещал ящик водки после премьеры.

Чуть поодаль от Петриченко сидел, положив нога на ногу, Стас Петровский. Он приехал из Москвы вчера, хотел остановиться в отеле, но Александр Иванович уговорил его не делать глупостей и забрал к себе домой.