Ровена Коулман - Письмо из прошлого

— Слушайте. — Стефани наклоняется к нам, врезая каждое слово с хирургической точностью. — Я знаю, что вам пришлось через многое пройти, но вы не должны никому об этом говорить. Нельзя теперь идти в полицию. Очень важно, чтобы вы этого не делали. Ее больше нет. Он уже не причинит ей вреда. Но если власти узнают о том, что мы сделали… Здешние люди злопамятны, я и сейчас могу пострадать, и, может, для вас это немного значит, но дело не только во мне. Это коснется и вас. В ту ночь, пока она ждала, мне пришлось… — Стефани замолкает, ее взгляд проваливается в воспоминания. — Мне пришлось проделать множество сложных вещей, обратиться за помощью к очень серьезным людям. Вы понимаете, о чем я говорю? Я заплатила цену, но это была моя цена. И после той ночи… мне пришлось выйти замуж за человека, который помог все устроить. Таково было его условие. Я вышла за него замуж, и это был очень плохой брак, потому что он сам был плохим человеком. И чем больше я его узнавала, тем более жестоким и непонятным он становился. Но я не могла его бросить, и он прекрасно это понимал, потому что знал обо всем остальном. В его силах было причинить вред — и не только мне, но и ей. Теперь он мертв, и я по нему ни капли не тоскую. Но те люди, на которых он работал, никогда ничего не забывают и не допустят ни малейшей утечки. Так что вам нужно понять — все сделано. Все кончено. И не говорите об этом ни с кем за пределами этого кабинета. Никогда. Не только ради меня, но и ради самих себя.

Когда Стефани опускает взгляд, на меня накатывает сочувствие.

Должно быть, последние тридцать лет в одиночестве, вдали от горячо любимой сестры, замужем за нелюбимым человеком дались ей нелегко. Она думала, что у нее нет другого выбора, кроме как навсегда отрезать себя от моей матери. Она не знала, что именно это вынудило маму чувствовать себя брошенной на произвол судьбы.

— Если бы я знала… Если бы я только знала, что все это навсегда останется с ней, что она так никогда и не сможет выкинуть случившееся из головы… если бы я только знала, что она никогда не будет счастлива после тех жертв, которые нам пришлось принести…

Она вздрагивает и поднимает взгляд на Джиллеспи.

— Вы бы никогда их не принесли? — спрашиваю я.

Стефани снова вскидывает голову, и ее взгляд впивается в меня, изучая каждую черточку. Я знаю, что она видит этого человека во мне.

— Луна… — Она произносит мое имя очень осторожно. — Вы должны понять, что я бы сделала все то же самое еще раз. У Мариссы просто не было выбора. Мне нужно было дать ей шанс. Я должна была. Я любила ее. Я бы в самом деле сделала для нее все, что угодно, точно так же, как ты сделала бы что угодно для своей сестры.

— Почему вы не спрашиваете, как звали этого человека? — говорит мистер Джиллеспи, поворачиваясь спиной к окну и глядя на меня. — Не хотите узнать, кто ваш отец?

— Я знаю, кто мой отец, — отзываюсь я.

Интересно, не об этом ли спорили Джиллеспи и Стефани прямо перед тем, как мы пришли, — говорить ли нам правду?

— К тому же я знаю имя человека, который изнасиловал мою мать.

Стефани замирает в кресле, ее плечи опускаются, и даже Джиллеспи, несмотря на профессиональную выдержку, удивленно приподнимает бровь.

— Откуда? — спрашивает Стефани и внезапно вздрагивает от страха. — Мы поклялись, что никто и никогда…

— Я говорила с миссис Финкл о том, что было после того, как уехала мама, и она упомянула еще одного человека, который также исчез в ночь затмения. Он пропал в самый разгар и больше не вернулся. Отец Фрэнк Делани. Это ведь он, не так ли?

— Да. — Стефани опускает взгляд, и у меня окончательно пропадают все сомнения.

— Когда ты узнала? — дрожащим голосом спрашивает Горошинка и смотрит на меня полными слез глазами. — Это ее священник?

— Прости, я хотела тебе рассказать. Я собиралась, но… — Я снова поворачиваюсь к Стефани. — Мы бы никому об этом не рассказали, даже папе… Генри, я имею в виду. Тебе не о чем беспокоиться, Стефани.

Стефани кивает, потом поднимается и отходит к двери.

— Я скучала по ней каждый день все эти тридцать лет. И всегда буду скучать. Я думала, она сможет наслаждаться жизнью и быть счастливой, быть такой, какой и должна была быть. Я узнала о тебе только после того, как ты родилась, когда она прислала мне фото в письме. Наверное, я должна была ответить, я хотела написать ей, но Кертис мне не позволил. После того как мы поженились, он не давал мне видеться ни с кем из моих старых друзей, а когда я упоминала о Рисс, он просто приходил в бешенство. Папа был болен, весь район катился к чертям, и я подумала: что теперь, малышка, что же теперь? По крайней мере, у тебя есть ребенок! Я завидовала ей. Боже, помоги мне! Когда Кертиса пару лет назад не стало, я поняла, что прошло уже слишком много времени, чтобы попробовать еще раз.

— Нам очень жаль, что весь этот хаос влез и в твою жизнь, — говорю я тетушке, и выражение ее лица смягчается. Она слабо улыбается, и в этот момент мне удается уловить в ней проблеск той девушки, которую я встретила в прошлом.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вам обеим удалось прожить ту жизнь, которую не удалось прожить Рисс. Вы могли бы прожить ее ради нее, так, как она бы этого хотела. Думаю, продажа дома поможет в этом деле. Все эти годы он стоял здесь пустой, похожий на мавзолей. Просто подпишите бумаги, продадим его и сбросим наконец этот груз с наших плеч.

— Мне нужно еще немного времени, — говорю я, и Стефани поворачивается ко мне. — Я просто пока не готова. Сейчас. Мне нужно несколько дней, только и всего. Мы подпишем бумаги перед отъездом.

— Почему? — коротко спрашивает Стефани. Ей отчаянно хочется, чтобы кошмар, в котором она жила последние тридцать лет, наконец закончился. Трагедия сестры поймала в ловушку и ее — точно так же, как всех нас, — и она хочет стряхнуть с себя эти оковы, стать свободной настолько, насколько это возможно.

— Луна, что может измениться за два дня, что не изменилось за тридцать лет?

— Вполне может быть, что все, — отвечаю я.

Церковь Преображения пронзает безмятежное голубое небо. Законченные сплошные линии и острые углы. Над дверью из светлого дуба, сделанной не иначе как для великанов, висит прямоугольная табличка с вырезанной на ней датой: «Тысяча девятьсот двадцать пятый год». Это место не похоже ни на один другой храм из тех, что мне довелось повидать. Деревенская церквушка, в которую мы иногда ходили всей школой или на свадьбы, была такой старой и привычной. Она казалась такой же неотъемлемой частью пейзажа, как и лежащие за ней холмы и леса вокруг. Церковь Святой Марии построена из тысячи кремниевых кирпичей и увенчана нормандскими арками и шпилями. Со временем она сделалась сгорбленной и скорченной, тем не менее все еще стоит. В стены врезаны каменные фигуры давно почивших вельмож. Их имена и истории жизни давным-давно позабыты. Здесь витает странное ощущение минувшего времени и одновременно с этим безвременья.