Ровена Коулман - Письмо из прошлого

Я перехожу на бег и мчусь к дому. Хотелось бы мне, чтобы бег в этом времени был похож на полеты во сне — таким же сказочным и не требующим усилий. Но вместо этого я обливаюсь пóтом и глотаю жаркий, густой ночной воздух. Врезаюсь в стену дома и несколько секунд пережидаю, пытаясь восстановить дыхание, а затем врываюсь внутрь.

Меня переполняет страх быть обнаруженной. Я медленно крадусь по лестнице — сначала один пролет, затем другой. Дверь в ее комнату закрыта, а я не помню, чтобы закрывала ее. Я стою перед дверью, колеблясь, и у меня ощущение, что адреналин приклеил мои подошвы к полу. Она обогнала меня и забралась в комнату по пожарной лестнице? Я не могу заставить себя открыть дверь, слишком рискованно.

Совершенно растерянная, без малейшего представления, что теперь делать и как попытаться вернуться, я стою в темноте лестничной площадки и прислушиваюсь. Из комнаты Рисс доносится приглушенный гул, а снизу — мужской кашель. Должно быть, это мой дедушка. А затем моего носа вновь касается аромат белых лилий. Завеса всколыхнулась — моя сестра где-то рядом. Я иду по запаху, спускаюсь по лестнице, ступая так легко и осторожно, как только могу. В кухне этот запах ощущается особенно сильно — я вхожу и прикрываю за собой дверь. Нож в кармане давит, и я пытаюсь подыскать подходящее место, чтобы спрятать его. В стене есть вентиляция, и я с легкостью проталкиваю нож туда.

Я представляю себе Горошинку, то, как она ждет меня, и пытаюсь вернуться к ней.

— Пора возвращаться, — говорю я как можно громче и решительнее и изо всех сил стараюсь не бояться, что сейчас перебужу весь дом. — Вернись, вернись, ВЕРНИСЬ!

Наверху раздается скрип половиц, я слышу чьи-то шаги.

— ДАВАЙ! — выкрикиваю я, и мои слова отражаются от всех уголков комнаты.

Все, что казалось таким крепким и надежным, с ужасающей скоростью разрывается и тут же снова срастается, только теперь выглядит куда старше.

Я врываюсь в настоящее и в панике припадаю к двери. Ноги тяжелые, как свинец, и такое чувство, будто я заблудилась в собственном теле. А еще — как будто из меня высосали всю жизнь до капли.

Я открываю дверь и теряюсь еще больше. Все не на своих местах. Не там, где я предполагала. В том числе и моя сестра.

— Горошинка?

Горошинка выныривает из тени гостиной и направляет на меня луч фонарика, так что я инстинктивно отворачиваюсь.

— ЧЕРТ! — Горошинка зажимает рот рукой. — Черт, черт, черт, черт!

— Что? — спрашиваю я. — Что случилось, что ты видела?

— Я открыла дверь в мамину комнату, как ты и сказала, но тебя там не было. Ты просто исчезла.

— Серьезно? — До этого момента я частично верила, что это своего рода иллюзия, болезнь, припадок, который приводит к физическому параличу, в то время как мой рассудок продолжает путешествовать. Но Горошинка говорит, что я исчезла, а значит, я буквально перенеслась в другое время. — Вот черт!

— Луна… — Горошинка повторяет мое имя так, словно хочет убедиться, что я настоящая. Она указывает на что-то у меня за плечом. — Ты пришла из кухни. А я торчала тут все это время и тряслась от страха. Ты просто не могла пройти мимо! — Она пялится на меня. — Луна, ты исчезла из спальни и появилась в кухне.

Я прохожу мимо нее и бегу по лестнице в комнату Рисс.

— Скорее, посвети на матрас! — Я шарю рукой в поисках молнии и рывком пытаюсь открыть ее. Она застревает и скрипит. Я дергаю еще раз, на этот раз разрывая трухлявую ткань. Лезу внутрь, пробираясь пальцами сквозь подгнившее содержимое, пока наконец не натыкаюсь на знакомый твердый предмет.

Я вытаскиваю телефон и пялюсь на него в свете фонарика. Пластмассовый чехол треснул, как и экран. Я передаю его Горошинке и лезу под матрас в поисках книги, желтой и жирной от пыли. Ее страницы склеились от плесени. Я не могу открыть даже первые страницы, но и так знаю, что написано внутри.

«Будь храброй!»

Мы с Горошинкой несемся по улице, взявшись за руки. Мы бежим к дереву. Наш топот по тротуару кажется неестественно громким. Горошинка поднимает фонарик, и мы оглядываем кору. Наши пальцы ощупывают каждую выемку.

— Чокнутые! — Парочка подростков проходит мимо нас. Поздновато они гуляют для своего возраста. — Глянь, чувак, цыпочки тискают дерево!

— А вам не пора в постель?! — рявкает на них Горошинка.

— Это предложение? — Они шутливо подталкивают друг друга и уходят, очень довольные собственным остроумием.

— Черт… — Горошинка выдыхает это слово медленно и тяжело. — Черт!

Луч фонарика выхватывает из темноты мамины и папины инициалы, а под ними виднеется грубо вырезанное имя. Мое имя. Тусклое и поросшее мхом, которое я вырезала примерно двадцать минут и тридцать лет назад.

— Вот дерьмо… — шепчу я, пялясь на него. — Дерьмище.

— Мягко сказано. Очень мягко сказано. Никогда еще так… Ладно, проехали. — Горошинка часто моргает, отступает от дерева, но потом возвращается. И снова отступает. И снова возвращается.

— Мы сделали это, — говорю я. Горошинка была рядом, и у меня такое чувство, будто это наше общее достижение. Адреналин, который все это время кипел у меня в крови и поддерживал силы, исчезает без всякого предупреждения. Мои ноги подкашиваются, и я с размаху плюхаюсь на обочину. — Я перенеслась во времени, когда захотела, и вернулась. И я снова изменила прошлое. А значит, мы можем сделать это. Горошинка, мы правда можем…

— Спасти ее?

Горошинка присаживается рядом и кладет голову мне на плечо. Я обнимаю ее обеими руками, и внезапно возникает ощущение, что нам снова десять и пять лет и мы сидим на поваленном бревне, залитые лунным светом. Притворяемся, что сбежали из дома, хотя обе прекрасно знаем, что проберемся обратно в свои постели до того, как пробьет час.

— Я уже изменила две вещи, — говорю я. — Изменила историю маминого медальона. Изменила рисунок на дереве. Я могу спасти ее. Если я смогу повлиять на то, что она сделала, — значит, смогу спасти ее от нападения, изнасилования и убийства. Если я уберегу ее жизнь от этого разрушения, если правда сделаю это, то все будет по-другому, она будет другой, счастливой. И живой.

Темные глаза Горошинки расширяются в темноте, ее зрачки становятся такими огромными, что почти полностью скрывают радужку.

— Луна, мне страшно. Похоже, я не такая смелая, как думала… после того, как увидела все это… все выглядит таким настоящим… Я растеряна. Я хочу спасти маму, но и свою жизнь тоже. Да, я была тем еще дерьмецом, вечно лажала и тупила, но это все равно моя жизнь, и я ее люблю.

— Я знаю, — говорю я, сжимая ее ладонь. — Слушай, я не знаю, как объяснить, как убедить тебя, но я откуда-то знаю, что ты будешь частью этого нового будущего, я чувствую это так же, как чувствую прошлое в паре миллиметров отсюда. Точно так же я чувствую будущее. Я чувствую все, все переменные, понимаешь? И я точно знаю, что ты есть в каждой версии. Я помню, что говорила прежде, но суть в том, что если бы я не была уверена в этом, то не смогла бы всего этого сделать. Я не принесла бы тебя в жертву. Ты — их ребенок. Мамы и папы. И это всегда будет так. Ты — как константа, нечто и некто задуманные.