Ровена Коулман - Письмо из прошлого

— Схватила коробку и смылась оттуда поскорее! Не важно, о чем я подумала, призрак это был или нет, но я перепугалась до чертиков, поэтому, когда увидела ту фотографию мамы… — Ее глаза становятся больше. — Это и впрямь была она , правда?

— Да. Я понятия не имею, как и почему, но да, это была она.

Мы кладем ладони на кору дерева, наши ноги стоят там же, где однажды стояли другие: ноги Рисс и Генри.

— Ты сказала, что у тебя всегда было очень яркое воображение, — неожиданно говорит Горошинка, и мне становится страшно, что сейчас она попытается сделать то же самое, что и я, — проанализировать все это. — Помнишь, ты часто говорила маме, что снова болтала с какой-то старушкой в кресле-качалке у себя в комнате, и мама сказала, что эта пожилая леди, должно быть, твой воображаемый друг, такая себе замена бабушки. А потом вы с ней разбирали барахло в сарае, чтобы обустроить там студию для папы, и нашли коробку. Там были старые эдвардианские фотки, их почти все съели мыши и плесень, они слиплись, но ты нашла там фото этой старушки с трубкой во рту и сказала: «О, а вот и моя подруга Эллен». Ты ее узнала.

— Хочешь сказать, я вижу призраков? — Я встряхиваю головой. — Но они не были похожи на призраки, я могла касаться ее, она была теплой и даже курила! Она точно была из плоти и крови.

— Нет. — Горошинка качает головой. — Я думаю, что все события во времени происходят в один и тот же момент, как ты и говорила. И, возможно, иногда людям удается разглядеть их проблески. Это может быть чувство дежавю, или просто мороз по спине, или даже тень, как в моем случае. Проблески миллионов событий, которые происходят в разное время, но сплетаются в одном мгновении. Может, и ты можешь куда больше чем просто видеть других людей. Может, тебе по силам переноситься из одного значимого, важного момента в другой. На прошлой неделе мама должна была быть совершенно счастлива — потому что это было за несколько дней до того, как она убила того, кто ее изнасиловал. Все совершенно логично, как по мне. Так что да, я тебе верю.

Я не ожидала, что мои глаза закипят слезами и на меня нахлынет чувство облегчения. Я больше не один на один со всем этим. Чем бы оно ни было!

— Я правда верю, — говорит Горошинка. — Но, Луна… Я хочу, чтобы мама была жива и счастлива. Хочу спасти ее. Но не хочу при этом потерять тебя. Ты же понимаешь, что если сделаешь то, что задумала… что будет с тобой?

— Я не знаю.

Я отхожу от дерева к обочине. Немного ниже по улице слышны голоса и смех людей возле бара. Всего через несколько секунд мы с Горошинкой могли бы присоединиться к ним, стать частью настоящей жизни, болтать, может, даже флиртовать. Жизнь — такая, какой она и должна была стать без мамы, — всего в нескольких шагах от нас. Жизнь, которая уже через неделю стала бы куда менее болезненной, — а через месяцы и годы снова наполнилась бы радостью и, может, даже грустью, — но такой, которая не имела бы ничего общего с одной жуткой ночью тридцатилетней давности. Мы могли бы просто шагнуть вперед и окунуться в эту жизнь. И все было бы хорошо. Возможно. Но в этот момент в другом времени Рисс все еще будет здесь, будет сидеть, сжавшись в комок, в горячей ванне, смывая с себя кровь человека, которого убила. Она навсегда застрянет в этом моменте, и я не должна бросать ее. Я просто не могу бросить ее, но при этом мне нужно убедиться, что Горошинка на моей стороне.

— Что мне делать? Я должна попытаться ее спасти?

Горошинка поднимает глаза и наконец берет меня за руку.

— Сделай это, — говорит она. — Потому что, в отличие от тебя, я верю. Верю в Бога, сказки и единорогов. Я верю, что в конце всего этого ты все-таки будешь.

Темнота подкрадывается к нам в тот момент, когда мы открываем ворота, чтобы снова проникнуть в здание. Ни одна из нас не горит желанием быть здесь, но нам нужно проверить свои возможности и немного сократить время ожидания того, что должно случиться, а это — единственное место, где я могу влиять на течение времени.

— Такое чувство, будто мы нарушаем закон, — шепчет Горошинка, когда я открываю дверь в мастерскую.

— У нас есть ключи, и это место наполовину наше.

— Тогда почему мы шепчемся?

— Не знаю, — шепчу я в ответ, а затем, испытывая темноту, произношу то же самое громче: — Не знаю.

И когда я делаю это, атмосфера вокруг меняется — пассивно плавающая пыль настораживается и превращается в нечто созерцающее и знающее нас. Горошинка замолкает — я уверена, что она тоже это почувствовала. Как будто дом наблюдает за нами и ждет, что мы будем делать.

— Кажется, сейчас будет, — говорю я, потому что земля у меня под ногами словно проседает на несколько дюймов. Такое ощущение, будто я зависла в воздухе. — Похоже, явиться сюда — уже достаточно, чтобы вызвать переход. Идем в ее комнату.

Горошинка, вдыхая облака пыли, поднятой тысячей быстрых шагов, следует за мной по узкой лестнице. Реальность плавится, когда я, спотыкаясь, вламываюсь в комнату Рисс.

— Нам лучше уйти! — Голос Горошинки доносится до меня словно из плохого телефона. — Луна, я передумала. Мне страшно.

— Все хорошо, дай мне хотя бы попытаться, — говорю я. По крайней мере, думаю, что говорю. Я вижу эти слова в воздухе, только это не слова, скорее пиктограммы, мерцающие и исчезающие.

— А что мне делать? — спрашивает она.

Я осторожно опускаюсь на край кровати и держусь за нее обеими руками, чтобы убедиться, что не провалюсь сквозь воздух. Обрывки оранжевых обоев с абстрактными рисунками птиц и растений настойчиво лезут мне в глаза.

— Иди в коридор. Выйди и жди. Через пару минут вернись и посмотри, что со мной происходит.

— Но, Луна…

Возможно, у меня закатились глаза, когда я снова провалилась в реку, полную теней, потому что слышу, как Горошинка испуганно вздыхает и хватает меня за руку:

— Луна, мне все это не нравится!

— Иди.

Я вроде говорю это вслух, как вдруг меня наполняет внезапное осознание того, что я осталась одна.

И снова мрак давит на мои открытые глаза, но отступает от вспышек света под закрытой дверью в спальню.

Клубок пламени разматывается во мне, я чувствую, как оно безмолвно расползается, проникает в каждый нерв. Я сажусь и оглядываю комнату. На шкафу висит белое платье. На юбке и воротничке добавились волны шифона. В кармане джинсов внезапно вибрирует телефон, и я подпрыгиваю от неожиданности. Совсем забыла, что он у меня есть! Я что, только что сообщение получила?

Я достаю его, и невероятно — связь все еще есть! Я выключаю телефон и хочу спрятать под матрас, но натыкаюсь на жутко потрепанную книжку «Страх полета» Эрики Джонг. Открываю ее и вижу надпись «Будь храброй!». Это почерк моей мамы. Как будто она оставила это сообщение специально для меня.