Ровена Коулман - Письмо из прошлого

На одно безумное мгновение я позволяю себе задуматься, каково это — позволить себе затеряться в этом мире, просто остаться с ним — сейчас и навсегда. И больше никакого времени. Никаких ускользающих лет. Один безграничный миг.

— Прогуляешься со мной?

Я берусь за его протянутую руку и прижимаюсь плечом к его плечу. Как это все-таки странно. Я здесь, на заре нового дня, в мире, к которому не принадлежу, рядом с человеком, которого никогда не должна была повстречать. И впервые за долгое время чувствую себя в полной безопасности.

— Куда мы идем? Здесь же ничего нет.

— Просто куда-нибудь. Подальше от всех и от этого шума. Этот дом снесли пару месяцев назад, а значит, мы можем увидеть…

— Луну, — выдыхаю я, увидев сияющий серп. — Ох, она прекрасна!

— Правда? — Майкл улыбается и обнимает меня. — Мне нравится, когда она такая. Когда небо совсем темное, она кажется более естественной. И загадочной. Можно по-настоящему почувствовать, что наступает ночь, правда?

— Да, — отзываюсь я. — Правда.

— Луна… — Мы все так же разглядываем далекий мир над крышами города, но объятия Майкла становятся крепче. — Я очень, очень хочу тебя поцеловать.

Луна смотрит на нас немигающим взором.

Я не двигаюсь.

— Я хочу этого с тех пор, как впервые увидел тебя. Когда мы попрощались, у меня возникло такое странное чувство… Мне нужно было увидеть тебя еще раз. Я надеялся на это, черт! И когда я увидел тебя в книжном на Третьей авеню, я… я как будто сам тебя выдумал.

У меня вырывается вздох. Я закрываю глаза и пытаюсь насытиться этим мгновением и этим чувством, сберечь его, как фотографию.

— Боже, да скажи уже что-нибудь! — смеется Майкл, но в его голосе проскальзывает мольба.

— Я чувствовала то же самое. Честно, — говорю я. Слова кружатся у меня в голове, проносятся каруселью, и я не могу поймать нужное. — И я хотела увидеть тебя. Хотела так сильно… но я не думаю, что мы сможем…

— Сможем. — Ладони Майкла скользят по моей обнаженной спине, стискивают обтянутую шелком и жоржетом талию, соскальзывают ниже, сжимая бедра и ягодицы. Он дразняще прижимается ко мне. Я жадно тянусь к его губам. Я хочу их так сильно, что это похоже на голод.

— Все по-настоящему, да? — шепчет он. — Все правильно.

Я не отвечаю.

Долгие сладкие мгновения в темноте… Наши тела прижимаются друг к другу, руки оплетают плечи, губы и бедра смыкаются. Его сердце колотится у моей груди, мои руки проскальзывают к нему под рубашку. Мы целуемся так, словно не было никакого вчера, а до завтра еще целая жизнь. Ни больше ни меньше — просто двое и поцелуй, почти целомудренный и невинный. И самый желанный.

И только когда наши губы размыкаются и мы выпускаем друг друга, пьяные и задохнувшиеся, я вижу у Майкла на щеках слезы. Они поблескивают в лунном свете.

— Что случилось? — ласково спрашиваю я, вытирая их большим пальцем.

— Не знаю, — отвечает он и отворачивает от меня лицо. — Просто в этот момент мне показалось, что я вот-вот потеряю тебя. Я испугался.

— Не бойся, — говорю я, поглаживая его по щеке. — Как бы мне хотелось сказать тебе…

Я умолкаю, потому что не могу произнести этого вслух. Я хочу жить в мыслях Майкла, остаться в его памяти навсегда. Хочу, чтобы каждый раз, глядя на луну, он думал обо мне.

— Мне и правда скоро нужно будет уйти, и мы с тобой больше не увидимся, но, пожалуйста… Пожалуйста, не забывай меня! И даже если забудешь, всякий раз, когда увидишь такую луну, ты вспомнишь этот момент. И меня.

— Я не смогу тебя забыть.

— Возможно, у тебя не будет выхода.

И я целую его еще раз. На этот раз куда более жадно и яростно. Мы чуть не падаем, врезаемся в стену, и ладони скользят по телу, сплетая нас воедино.

Больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы он знал меня по-настоящему, знал, какая невероятная сила принесла меня сюда и вплела в этот момент.

И как только возникает такая мысль, это снова происходит — безжалостно и против моей воли. Меня пронзает такой огонь и ослепляет такой свет, словно солнце прорвало пелену ночи, чтобы сжечь меня.

Пламя охватывает меня и за секунду обращает в пепел. Вселенная выворачивается наизнанку. Майкла больше нет.

Из моей груди вырывается плач. Я чувствую привкус крови.

Я стою на ярко освещенной улице. Мимо с оглушительным ревом проносится «Mazda MPV».

Майкла больше нет.

Нет. Это меня больше нет. Я растворилась прямо у него в руках. Я притрагиваюсь к своему лицу и понимаю, что у меня из носа идет кровь. Я тщательно вытираю ее ладонью. Закрываю глаза и пытаюсь снова его почувствовать. Нащупать сквозь тонкое полотно времени, которое разделяет нас. Услышать, как он зовет меня по имени, почувствовать его движения. Но ничего. Нет ничего, только ночь, страх завтрашнего дня и вкус крови на губах.

Даже если он не поверит, по крайней мере, теперь он знает правду.

Когда я добираюсь до ступенек дома миссис Финкл, уже занимается рассвет. Опустошенная и потерянная, я прохожу мимо гипсовой Марии. Останавливаюсь на секунду взглянуть на нее — на ее выцветшее, отрешенное и благочестивое лицо, руки, приоткрытые навстречу раю в… Что это за жест? Материнская нежность? Материнская обреченность?

Не вполне осознавая, что делаю, я сталкиваю ее с подоконника. Статуя с глухим стуком разбивается о камни, ее тело раскалывается надвое, а голова откатывается в сторону и обращается лицом к небу.

Я не чувствую ничего — с головы до пят. Меня истощил и травмировал этот переход. Я так отчаянно хочу вернуться в объятия мужчины, из которых меня так безжалостно вырвали, что, похоже, мой бедный смертный мозг просто не в состоянии работать как следует.

— Обагрила город кровью?

Я закрываю за собой дверь и, услышав голос миссис Финкл, вздрагиваю.

— Вроде того, — устало говорю я.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает она. — Выглядишь так, словно дунь на тебя — и ты упадешь.

— Честно говоря, не знаю.

— Хочешь кофе? Я всегда встаю рано. Было бы неплохо выпить с кем-нибудь кофейку и поболтать пару минут.

Я вспоминаю, что разбила статую Марии, и на меня накатывает чувство вины. Возможно, после кофе я найду в себе мужество признаться в этом и заодно узнаю, как все исправить.

— Было бы неплохо.

Я сижу за кухонным столом, облитым золотистым утренним светом, и смотрю, как хлопочет миссис Финкл: наливает сливки в кувшинчик, насыпает в сахарницу сахар… Когда она ставит передо мной чашку дымящего черного кофе, я добавляю в него сахар и наливаю сливки, потому что было бы невежливо этого не сделать. Мы сидим в тишине. Никто из нас ничего не говорит — мы просто наслаждаемся теплом зарождающегося дня, покоем и безмолвием кухни.