Дмитрий Быков - Палоло, или Как я путешествовал

– То есть я прав.

– То есть вы позже меня сумели представить себе лежащую женскую фигуру – вот и всё.

– С озером вместо пупка?

– И с Тёмным вместо того, о чём вы на самом деле подумали.

– Кстати, Тёмное – место, где почти не отмечается аномалий.

Шейла лениво усмехнулась:

– Это понятно. Там не бывает ничего необычного.

Павлов помолчал.

– Это ничего не объясняет, если вдуматься.

– Почти ничего.

Он посмотрел на неё со злостью: эти дразнилки надоели ему. Если она понимала всё, что здесь происходило, – можно было как-нибудь догадаться и о том, что вот уже пятые сутки он хочет её самым бесстыдным образом и почти ни о чём другом серьёзно думать не в состоянии. Не успев сообразить, что делает, Павлов поцеловал Шейлу Петерсен и в ту же минуту буквально вдавил её в землю, по-русски заорав:

– Ложись!

Дело в том, что едва он оторвался от её губ, как в трёх метрах от них ахнула бесшумная воронка и ветерком прошелестела удаляющаяся взрывная волна.

Шейла полежала на траве, потом села и, тряхнув головой, посмотрела на него:

– Unexpected?

– Что вы имеете в виду?

– Что вы этого не ждали. Очень напрасно.

– Объясните, в чём дело. Это всё вы делаете?

– Это всё делаем мы.

– Не понял.

– Ещё раз.

Теперь она поцеловала его сама – надо сказать, не слишком умело, но нежно, он успел удивиться этой нежности после пяти дней ровного равнодушия, – и воронка, теперь уже метрах в полутора, закидала их комьями земли.

– Эта ваша лесная женщина реагирует только на происходящее, – спокойно сказала Шейла. – Ей самой ничего не нужно. Всё происходит благодаря нам. Я это поняла после той истории с поваром, когда Олаф впервые сюда приехал. Он страшно наорал на мальчишку, у того прямо слёзы потекли. А мальчишка был злой. Вот оно и закипело.

– Озеро?

– Да.

– А когда мы приехали… когда крутилась вода… что это было?

– Полагаю, наш первый взаимный интерес.

Павлов протёр глаза:

– Вы всё замечали?

– Вы совершенно ничего не можете скрыть.

– Подождите, Шейла, – Павлов всё ещё не представлял картины в целом. – Но почему так катастрофично? Я допускаю, что под воздействием любви могут расцветать цветы, могут, я не знаю, птицы петь… Но почему ветер, почему взрывы?

– Знаете, что меня трогает в России? – сказала она с неожиданной ответной злостью. – Вы сильно преувеличиваете свою speciality . Вся ваша speciality – в нежелании видеть вещи такими, каковы они есть. Вы в России изобрели себе любовь и решили, что это сплошное удовольствие. Если страдания, то красивые страдания. Если взаимная тяга, то цветы и птицы. Вы не хотите понимать, что любовь – это катастрофа, вот почему у нас все нормальные люди давно пытаются её избегать. Знаете, чего больше всего боялись девчонки с моего курса? Любви. Сплошные проблемы! Было принято спать с нелюбимым человеком. Перед любимым начинаешь заискивать, от него зависишь – перед нелюбимым нет ни страха, ни обязательств. Это у вас все двинуты на любви (и это «crazy about love» вышло у неё особенно брезгливо). У вас не хотят понимать, что, если вы встречаете кого-то, к кому вас по-настоящему тянет, – у этого кого-то наверняка кто-то уже есть. Начинаются драмы, разрывы, ложь, бегство, кровь, – всё рвётся, всё рушится, начинается катастрофа… Посмотрите на себя. Вы можете себе представить, что будете когда-нибудь без меня обходиться?

Павлов внимательно посмотрел на неё и понял, что не сможет. Его привязывало к ней что-то труднообъяснимое: и не ах какая красота, и не ох какая духовная близость. Но чем внимательнее он на неё смотрел, тем ниже клонилась ель на краю поляны – и, когда Павлов решительно сказал: «Нет», – корни её уже выворачивались из земли. Хорошо, что это была не слишком большая ель.

Земля вздрогнула – земля, но не Шейла.

– Теперь представьте дальнейшее. Он не даст мне развода. Я не смогу приезжать, потому что живу на его деньги. Вы будете искать любых путей, чтобы выехать ко мне хоть на сутки. Расходы эти вам не по карману, придётся работать втрое больше. Все ваши коллеги будут убеждены, что вы приударяете за американкой только ради выезда. Мои подруги, естественно, отвернутся от меня немедленно, как только что-то узнают – а они узнают всё. Заметьте, сильная любовь всегда вызывает ненависть окружающих, особенно если в дело замешаны две страны. Каждая наша встреча будет крепче привязывать нас друг к другу. Кончится это тем, что вы уедете ко мне – и ни жить, ни работать у нас не сможете.

– А вы в меня влюблены? – глупо спросил Павлов.

– Вы вернётесь, и Олаф наконец отпустит меня, – не удостаивая его ответом, продолжала Шейла. – Я поеду к вам, и мы попробуем устроить себе подобие жизни. Это будет через два или три года, которые вы смело можете считать потерянными – для карьеры, роста и счастья. И когда я наконец снова окажусь в России и окажется, что мне здесь невыносимо плохо – потому что я терпеть не могу вашу идиотскую страну и её население, – мы либо возненавидим друг друга, либо начнём мучительно привыкать жить вдвоём, а двум таким монстрам, как мы с вами, это не слишком легко удаётся.

– И чем всё кончится?

– Не знаю. Я знаю только, что всё происшедшее – катастрофа. И не пробуйте с вашей русской тупостью называть это иначе.

Павлов закурил.

– Кстати, Шейла, – проговорил он после паузы. – Вам не кажется, что кое-какие цунами происходят от того, что некий японец повздорил с японкой из-за недоваренного риса?

– Или не поладил в постели, – усмехнулась Шейла.

– А землетрясением и извержением своего вулкана Помпеи были обязаны греховной страсти раба к госпоже.

– А Вторая мировая разразилась из-за того, что где-то в Польше еврей и католичка не поняли друг друга.

Он засмеялся.

– Однако мы наделали дел.

– Благодарите Бога, что на катастрофы вроде любви реагирует не вся ваша территория, а только особо чувствительные зоны.

– И всё-таки! Вы не можете не знать, что будет потом.

– Я знаю только, что любовь – это страшная и унизительная вещь, когда без самого заурядного человека физически не можешь существовать. Для взрослой женщины, выросшей в свободной стране, это совершенно неприемлемо.

Павлов обиделся за себя и за родину. Он встал, резко подхватил Шейлу на руки и понёс в палатку.

– Эй! – она впервые за время разговора испугалась по-настоящему. – Что вы собираетесь делать?

– Just something, – пропыхтел он: всё-таки она была тяжеловата, или уже и сила тяжести вмешалась, пожелав воспрепятствовать? – Something specially Russian, bear-like, wild and politically incorrect. Some-thing unexpectable.

Через минуту деревья вокруг палатки валились в радиусе двадцати километров. Неподалёку застигнутый бурей Петерсен лежал в овраге и с ужасом догадывался о причинах происходящего. Он ведь тоже был не так глуп, Петерсен, он уже побывал в африканской песчаной буре, когда его жена отстала от экспедиции вместе с проводником…