Нина Вяха - Завещание

Вало лежал на диване и спал. И как он только может спать в таком гвалте? Но это была его личная особенность, она до сих пор помнила тяжесть его маленького тельца, когда несла его в постель по вечерам, обычно он всегда засыпал за диваном, прямо в разгар событий, не обращая никакого внимания на шум.

Тату сидел за столом и пил кофе, а рядом с ним возвышалось блюдо с выпечкой Сири.

Там были карельские пироги, пирожки с яйцом, анисовые гребешки, обваленные в сахаре и испускающие аромат корицы, и свежеиспеченные булочки.

На кухне вовсю хозяйничала Сири – жарила пончики.

Волосы матери были забраны под цветастую косынку и, едва войдя на кухню, Анни замерла. Она почувствовала, что мать смотрит на нее с теплотой, которую прежде она с трудом могла в ней заподозрить, во всяком случае, не тогда, когда она смотрела на свою дочь Анни.

Они долго смотрели друг на друга, пока Сири не развела руки в стороны.

– Иди сюда.

Анни обняла маму. Даже мамино тело изменилось, стало таким мягким и приветливым, и Анни уже в который раз ударилась в слезы. Должно быть, она была единственной, у кого они еще остались, слезы, потому что даже Сири не плакала вместе с ней. Вместо этого она утерла дочке лицо кончиком фартука, точь-в-точь как она делала, когда Анни была еще маленькой, и взяла ее под руку, напомнила Анни себе и позволила матери увести себя к накрытому столу.

– А теперь возьми себя в руки и расскажи все, что случилось.

– Идём, Анни! Я хочу посмотреть, как он пинается! – прокричал Онни.

Они все собрались вокруг ее живота, руки сестер и братьев гладили его, и сидевший внутри Оскар кажется испугался такого неожиданного внимания и лежал абсолютно тихо, сколько они ни шептали и ни упрашивали.

– Я помню, каким был ты, когда еще не родился, – сказала Анни и погладила Онни по остриженной головке.

– Я что, был таким же застенчивым?

– Да ты ни одного дня в своей жизни не был застенчивым!

Все засмеялись. Анни смотрела на своих братьев и сестер, и все казалось таким простым, когда они были вместе, можно было даже почти сделать вид, словно ничего не случилось, что все было таким же, как и всегда.

Они сидели вокруг длинного стола, на котором была расстелена домотканая дорожка с сине-белыми узорами и стоял даже маленький финский флажок. Для полноты картины не хватало только торта.

Арто остался стоять в дверях, он ничего не говорил. Его взгляд был внимательным, нет, даже настороженным. Он, кажется, тоже не понимал, чем вызвана эта радостная атмосфера за столом. Анни поманила его к себе. Он с неохотой подошел и сел с ней рядом.

– Ты ведь знаешь, что теперь будет?

Арто покачал головой и бросил взгляд на свои руки, неподвижно лежащие на коленях.

– Папа отправится в ад?

Задавая вопрос, он поднял голову, и она увидела, что у него в глазах стоят слезы. Ведь все не так как всегда, сколько бы ты ни делал вид, все равно все не так как всегда. Анни погладила брата по голове – словно плюшевый диван потрогала.

– Нет, старичок, – сказала она, – теперь будут похороны. И все оденут праздничную одежду и галстуки, и целая куча народу отправится в церковь, и священник станет читать молитвы, и будет играть большой орган, а после в доме священника состоятся поминки.

Анни обняла брата, говоря очень тихо, чтобы только он услышал.

– И ты, если хочешь, можешь все время держать меня за руку.

Арто кивнул и тяжело сглотнул, после чего взял карельский пирожок, но к анисовому гребешку даже не притронулся.

* * *

Он с облегчением выдохнул.

На Анни можно положиться.

Арто решил держаться все время рядом со старшей сестрой.

В случае чего она сможет его успокоить, но сейчас его мысли были не об этом. Арто знал, что такое смерть, это когда человек перестает существовать. Когда он уже ни с кем не может встретиться. Но всех подробностей он не знал. Он видел, как умирают коровы, но никогда не видел умирающего человека. Он, разумеется, видел братьев Кеккола, но только при жизни и потом, когда они лежали в своих гробах, но, кажется, ни один человек в округе не смог избежать этого зрелища.

Братья Кеккола всегда несколько отличались от остальных.

Шутили, что их родители были в близком родстве, и что мать вскармливала их аж до пяти лет, из-за чего они впитали в себя молоко ведьмы, которое отравило их мозги и заставило их внутренние часы остановиться и повернуть время вспять, но, сказать по правде, никто толком не знал, почему они были такими, какими были.

Крупные от рождения, они имели близко посаженные глаза и такие широкие лица, что было сложно сказать, где у них там курица, а где яйцо. У них был похрюкивающий смех, который, казалось, прилип к ним навечно, словно они застряли на какой-то плохой шутке, и, разговаривая, они никогда не смотрели в глаза собеседнику. Нет, они не избегали чужих взглядов, как это делают животные, когда им стыдно или когда они знают, что сделали что-то плохое или непростительное. Просто не смотрели и все.

Братья Кеккола разъезжали по округе на своих переделанных в тракторы старых колымагах или расхаживали пешком, у них не было друзей, и все просто знали, что they were up to no good [29]. В своих доставшихся по наследству комбинезонах с заплатками на коленях и на заду, в синих рабочих куртках и маленьких кепочках, знаете, таких дешевых кепочках, которые раздают на городских ярмарках всем, кто оформит подписку на какую-нибудь газету или еще какую-нибудь ерунду.

Как и большинство детей в их деревне, братьев притягивала река, но в сельской местности очень мало тех, кто умеет плавать по-настоящему. Просто нет времени этому научиться. И нет времени взять маленьких детей с собой на пляж и научить их самому. В семье Тойми никто не умел плавать, и почти все их соседи тоже.

Работа всегда стояла на первом месте, постоянно находились дела, с которыми следовало управиться – до завтрака, до обеда, до вечера, до ночи, прежде чем идти спать, – до зимы, в общем, всегда находилось что-то, и это что-то было куда важнее, чем плескаться с детишками в воде. В конце концов, чтобы быть фермером, необязательно уметь плавать.

Братья Кеккола не умели плавать. Но все равно подолгу зависали на реке: на причале или на мосту, или в кособокой ветхой лодке с удочкой – в общем, их тянуло к воде, постоянно и неумолимо.

Самому Арто никогда не разрешалось ходить со всеми на реку, хотя та протекала очень близко к их усадьбе. Разумеется, Сири вообще не хотела, чтобы туда кто-то ходил, но старшие братья и сестры были уже большими – за всеми разве уследишь – но вот Арто она сказала:

– Я не хочу, чтобы ты был там, где сейчас находятся братья Кеккола. Вдруг они вздумают утопить тебя или еще чего похуже.

Арто не знал, да и не хотел знать, что подразумевалось под этим «чего похуже», но почел за лучшее промолчать и не спорить с матерью.