Нина Вяха - Завещание

Он был послушным ребенком и чаще всего делал так, как ему говорили.

Шрамы, те останутся с ним навсегда. Но со временем они поблекнут. Главное, что сам по себе он был хорошим, основательным таким человечком, и когда он вырастет, у него обязательно будут друзья, а позже подруги, а после жена и дети и все, что к этому прилагается, и так до самой смерти.

Потому что Арто был именно таким – его было легко любить.

Он не обращал внимания на свои шрамы, не обращал внимания, если кто-то смеялся над ним, он хотел только одного: заботиться о своей семье и не создавать ей понапрасну лишних проблем. И, должно быть, именно эти качества видела в нем мать – доброту и наивность.

И вот настал тот день, когда извечная игра братьев Кеккола со смертью достигла своей кульминации, когда они отправились на последний раунд и проиграли его, и смерть наконец-то перехитрила их.

Это случилось на исходе весны 1982. Было уже довольно тепло, оставалась всего две недели до переезда Сири с детьми в Куйваниеми.

Вода, черная и ледяная, с опасной скоростью неслась в реке Торнионйоки.

Говорили, что они пытались выловить птенца дикой утки, которого сами же «случайно» и столкнули в воду, и в своем стремлении спасти его сперва один грохнулся в воду, а следом и второй. А плавать они не умели (и даже если бы умели, то им следовало быть мастерами спорта, чтобы справиться с быстрой холодной апрельской водой).

Их отнесло почти на десять километров, аж до самой реки Кукколы, где их и прибило к берегу.

Братья Кеккола в речке Куккола – смешно, правда? Или скажете, что смеяться над такими вещами нехорошо? Что правда, то правда. Ну, разве что тайком.

Их мать была вне себя от горя, и всем показалось это довольно странным. В основном потому, что со стороны было сложно понять, как можно любить этих мальчишек. Люди как-то позабыли, что они ведь тоже являлись чьими-то детьми, и когда-то тоже были маленькими и невинными карапузами.

Поэтому хочется надеяться, что все дети когда-то были любимы.

Но у Эйлы Кекколы не было денег. У нее не было средств на похороны: ни на гробы, ни на поминки в церкви, ни на цветы, ни на надгробие. В таких случаях доброе финское государство приходит на выручку и оплачивает последнюю волю своих наименее обеспеченных граждан, потому что это все-таки то самое, что отличает нас от зверей. Вот только в то время в беднейших коммунах все равно пытались сэкономить на всем, чем только можно было сэкономить, по примеру Восточной Германии, где государство продвинулось еще на шаг в своем рациональном подходе к захоронениям.

По такому случаю Торнио в числе прочих городов получило для похорон бедных граждан гробы самого простецкого вида, из материала, смахивающего на твердый картон, который в народе прозвали «сосной для бедных». Он прекрасно горел при кремировании и хорошо гнил в земле.

Причем гробы в самом деле оказались большого размера, какие и требовались в случае с братьями Кеккола.

Но разве им не хватило бы места в одном обычном гробу?

До этих похорон никто не задумывался, как материал этих гробов реагирует на влагу.

Их хоронили на исходе апрельского дня. Церемония отпевания закончилась и гробы поставили на церковном дворе, чтобы отправить их в крематорий после поминок – даже это оплатило щедрое государство (разумеется, ни о каких бутербродах с лососиной речи не шло; только бисквитное печенье, но при этом четырех сортов: соленые галеты, «шахматная клетка», «мечта» и «мальчишки» или «крестьянское», как его еще называли.)

Честно говоря, требовалось всего-то пара речей да чуть больше, чем обычно, мужских рук, чтобы нести гробы, потому что весили они чуть больше обычных, и церковные служащие особо не усердствовали. К тому времени, когда кофе было выпито и печенье съедено, и крепкие мужики двинулись к церкви, чтобы подхватить гробы, начался дождь.

И тут оказалось, что картон отсырел, размок и утратил прочность.

Была предпринята пара попыток, но потом все поняли, что переносить гробы в таком состоянии не представляется возможным. В результате бедным мальчикам пришлось задержаться на церковном дворе на все выходные, прежде чем удалось раздобыть экскаватор с достаточно большим ковшом, чтобы он смог их перенести. За то время, пока они лежали там, вся округа успела пройти мимо их картонных гробов по одному или два раза, и эта картина успела накрепко отпечататься у всех в мозгу.

Для Арто вид этих гробов стал его первой настоящей встречей со смертью.

Как уже было сказано, смерть не была ему чем-то чуждым – так или иначе, но он сталкивался с ней почти ежедневно у себя на ферме в Аапаярви, но смерть как человеческое явление, нечто, что может случиться с ним или с его семьей, людьми, была ему в новинку. Он не слишком огорчился, узнав о смерти братьев Кеккола – скорее, это лишний раз убедило его в том, что Сири была права, когда предупреждала его и что надо слушаться свою маму. Но эти гробы. В его сознании шестилетнего ребенка они стали чем-то по-настоящему ужасным и пугающим.

Лежать там, в насквозь промокшем от дождя картоне, и ощущать, как всякие мелкие ползучие твари проникают внутрь тебя, сквозь кожу пробираются в твое тело… Как они буравят крошечные проходы через поры или забираются в нос, под веки, ногти, через письку, задницу, повсюду, где только могут пробраться.

И самое главное, все кому не лень могут на это смотреть! Кто угодно может пройти мимо, остановиться, если пожелает, поднять крышку и посмотреть на лежащее внутри тело, беззащитное, неспособное шевельнуться, защитить себя, спрятаться.

Единственное, о чем мог думать сейчас Арто, так это о своем отце, потому что то, что от него осталось, не удастся положить в такой вот картонный ящик и забыть.

Когда он спросил об этом Тармо, тот лишь рассмеялся.

– Те ящики были только для братьев Кеккола, потому что им не нашлось места в обычных гробах. И у них не было средств на всякие излишества. Их мамаша оказалось такой чертовски жадной, что у них нет даже надгробия, вообще ничего.

Но ответ брата не успокоил Арто, он все равно продолжал переживать по этому поводу. Он одновременно скучал и не скучал по своему отцу. При жизни отец пугал его своим поведением и, кажется, Пентти никогда особо и не было до сына дела. Но Арто всегда переживал, когда ему предстояло сделать что-то в первый раз, а похороны казались такими торжественными, насыщенными эмоциями и людьми. Он сидел, втиснутый на заднее сиденье церковной скамьи между Тармо и Лаури и периодически трогал свой галстук.

Кажется, больше никто из присутствующих так не волновался – во всяком случае, не так, как он думал. Разве что Анни. Она, по крайней мере, плакала. Арто не плакал, когда узнал, что папа умер, и уж подавно не видел, чтобы плакал кто-нибудь из его братьев и сестер. Но, возможно, они берегли свои слезы для церкви.