Нина Вяха - Завещание

Почти все братья Пентти были глубоко верующими (в рамках лестадианского учения), и пусть их старший брат никогда таковым не был, они все равно считали, что у них есть право говорить о Боге в Доме Божьем, куда позволили себе войти безбожники.

Анни ковырнула еще одну ягоду, но от хруста семечек у нее в животе все перевернулось, так что она сдалась и положила вилку обратно на блюдце.

– Прошу прощения, если помешал, – раздался голос позади нее.

Анни обернулась. В дверях приходского зала в бледном и потном костюме стоял Теуво Мякиля, семейный адвокат. То есть тот, к кому обращались, когда требовалась консультация по какому-нибудь юридическому вопросу.

Семья Тойми нечасто пользовалась его услугами, равно как и большинство семей в деревне. Но если уж приспичит, то все знали, к кому обращаться – к Мякиля.

– Я приношу глубочайшие соболезнования и, пользуясь случаем, хотел бы поздравить вас с замужеством, – тут он кивнул на большой живот Анни.

– А ну да… спасибо, – растерянно пробормотала та.

С ним не было ни малейшего шанса увязнуть в вопросах гражданского кодекса.

Мякиля выудил из кармана брюк грязный носовой платок и вытер им лоб, прежде чем запихать его обратно. Он все время выглядел каким-то болезненным из-за серовато-желтого оттенка своей кожи и обильного потовыделения. Причем с возрастом последняя проблема не исчезала. Сейчас он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Присаживайтесь, – предложила Анни.

– Что? А, нет, спасибо, не хочу мешать. Я только хотел… Это касается одного дела…

Она подняла бровь.

– В общем, речь идет о завещании Пентти.

– Завещание? Я и не знала, что таковое имеется.

– Да, именно так. Скорее всего, об этом никто не знает. Ведь он был… в общем, он довольно активно занимался этим делом в свои последние… короче, весной.

Мякиля вздохнул.

– В общем, после развода. Почти каждый день бегал ко мне домой с целой кипой бумаг, хотел, чтобы я их заверил и одобрил, и все спрашивал, будут ли они иметь законную силу, и что это вообще такое.

Анни с трудом могла представить своего отца в адвокатской конторе. Он что, вваливался туда в своем вонючем рабочем комбинезоне? Или переодевался в свой лучший костюм? Причесывался ли он? Брился ли? Все это она хотела спросить у Мякиля, но почему-то не спросила. Адвокат откашлялся.

– В общем, как бы то ни было, имеется завещание. И по поводу него мне были данные кое-какие инструкции.

– Инструкции?

Мякиля рассмеялся. Смех получился странным: нечто среднее между чиханием и кашлем.

– Да, понимаю, звучит необычно. Но так ведь сам отец ваш, он тоже был необычным человеком.

Теперь он улыбался, и Анни показалось, что в водянистых адвокатских глазах промелькнуло нечто, похожее на грусть. Что, возможно, кроме нее здесь был еще один человек, который в каком-то роде тоже сожалел о кончине ее отца.

– Не могли бы вы зайти ко мне на днях, чтобы мы вместе смогли взглянуть на него?

Анни кивнула.

– Должна ли я сказать остальным?

– Нет, нет!

Тут Мякиля оглянулся, вероятно, смущенный своим столь неожиданным проявлением эмоций. После чего продолжил более спокойным тоном.

– Мне даны очень четкие указания касательно этого пункта. Должны прийти только вы.

– Только я?

– Да, в инструкции четко сказано, что в случае кончины я должен связаться с Анни Тойми.

* * *

Они вернулись в Куйваниеми около семи вечера, и Сири накрыла стол к ужину: холодная вареная картошка, сыр, хлеб, селедка и чисто в виде исключения – бутыль самогона и пиво. Хочу подчеркнуть, что Сири достала их именно в виде исключения. Братья и сестры пили и ели, чокались и пели песни, – не все, конечно, но многие. Мика тоже пришел, и выводил застольные частушки глубоким и чистым голосом – заслушаешься. Анни отправилась в баню, чтобы сполоснуться, как она сказала, а Арто решил, что дома ему, пожалуй, жарковато, и отправился в сад посидеть на качелях.

Покачиваясь на качелях, он снова задумался о смерти. Он думал о том, с чем ему пришлось столкнуться за день. Всего этого он прежде никогда не видел. Арто так глубоко погрузился в раздумья, что едва заметил появившуюся из бани Анни.

Ее волосы, так сильно отросшие в последнее время, были мокрыми, и с них на плечи капала вода. Вокруг тела сестра обернула полотенце.

– Вот ты, значит, где, – сказала она.

Арто кивнул.

– Ну что, напился с остальными?

Он пожал плечами и улыбнулся той улыбкой, которая не выглядела и не ощущалась как улыбка. Словно судорога прошла по лицу.

Они молча сидели рядом. Тихонько поскрипывали под их весом качели. На удивление было мало комаров.

Арто подумал, что если он спросит Анни о том, что услышал, то, возможно, она сможет ему все объяснить.

– Анни, – сказал он и посмотрел на нее. – Как умер папа?

Она провела рукой по его коротко стриженой голове.

– Он сгорел, малыш.

– Да, я знаю. Но как начался пожар?

– Этого я не знаю. И никто не знает.

Арто надолго замолчал.

– Я думаю… мне кажется, что возможно, есть кто-то, кто знает, – неуверенно проговорил он наконец. – Или я слышал, как они говорили об этом еще раньше.

– Кто же?

Арто не ответил.

– Я слышал, как он сказал, что это сгорит еще быстрее, чем гараж. И они рассмеялись.

Он посмотрел на сестру.

– А может, это был не смех. Может они только кашляли. Но, Анни, я верю, что есть кто-то, кто знает.

Но прежде, чем Анни успела открыть рот, дверь дома распахнулась, и наружу, пританцовывая, вывалились голые по пояс Тату и Лаури и объявили, что они собираются помыться и хорошенько наподдать жару, чтобы кожа с костей слезала. За ними, словно вереница муравьев, потянулись остальные. Появилась Хелми и шлепнулась рядом с Анни, следом за ней Сири, а с ней Мика, и Сири обняла Арто и сказала, что ему пора баиньки, и Арто, который был послушным ребенком, не стал спорить с мамой и отправился вместе с нею в дом.

Завещание

Все в сборе. Потрясение, вызванное завещанием. Вот что значит эффект тщательного планирования. Смеется тот, кто смеется последним, как сказал бы тот, кто осмелится.

На следующий после похорон день Анни проснулась рано. В животе ворочался ребенок, и она не могла понять: то ли она его разбудила, то ли он ее. Знала только, что уснуть ей уже не удастся.

Было что-то утешительное в том, чтобы просыпаться в этом доме, абсолютно чистом и не вызывающем никаких воспоминаний, но все-таки уютном и гостеприимном из-за того, что вся семья собралась здесь. То есть не вся, конечно. И без Пентти. Больше никакого Пентти. Тоска дрожью пронзила ее тело, и перед глазами, словно картинки в диафильме, замелькали разные, не имеющие никакого значения мелочи: как отец счищает о край ступеньки крыльца подошву сапог от грязи, а потом входит в дом и ворчит о том, сколько навоза понатаскали в дом, как он довольно принюхивался, когда Сири готовила его любимую еду.