Нина Вяха - Завещание

Преуспевший в умении заставлять других страдать, обладал ли он качествами, за которые его можно было любить? И да, и нет. Сири он в ту пору казался ее единственным вариантом – пусть это было и не совсем так. Потому что выбор есть всегда, даже если ты сам этого не осознаешь.

Сири пришлось рано столкнуться с несправедливостью. Одно из ее самых ранних воспоминаний – о том, как мать наказала ее, когда она попыталась сосать вымя одной из коров. Не так уж много она и выпила, чтобы такое сошло за настоящую провинность, но это сочли провинностью, потому что Сири не имела права пить молоко, которое предназначалось другим или на продажу.

Тот, кто долгое время страдал от голода, знает, как это влияет на психику. Можно научиться жить с головной болью, но нужно время, чтобы перестать поражаться своему телу, – насколько слабым оно стало и как плохо тебя слушается. Ноги, онемевшие и тяжелые, которые не могут и отказываются нести, даже если речь идет о спасении собственной жизни. Заторможенность, все мысли словно в тумане, который плотным покрывалом тяготеет над самим твоим существованием, мешает формулировать фразы и целые предложения и не дает возможности что-либо изменить, потому что мысли никогда не идут дальше того, что перед носом, а дальше лишь темнота, сумрак. Голодным детям трудно учиться чему-то в школе, когда их мысли постоянно витают где-то в другом месте.

Про старшего брата Сири, Ило, говорили, что он светлая голова, и его отправили в школу, где он должен был учиться, совершенствоваться, получать полезные знания. Он ходил туда четыре года, а по вечерам рассказывал своим братьям то, что выучил за день. И даже родителям, пусть им это было и неинтересно. Но зато отец выучился читать – медленно, правда, и по буквам, но все же. Мать же, напротив, читать не умела и никогда к этому не стремилась, но это совсем не мешало ей жить, что она постоянно и с удовольствием подчеркивала. Зачем ей было забивать голову подобной чепухой? Не женское это дело – так выпендриваться. Глупость. Безумие. Всем, кому только можно, мать в открытую демонстрировала свое презрение к образованным. Хуже них могли быть только священники. Семья Аамувуори ходила в церковь, как это делали все семьи в округе в 1930-ые годы, но Сири знала, что во время молитвы мать скрещивала пальцы за спиной, не желая иметь ничего общего с теми глупостями, которые происходили перед ней у алтаря. Сири помнила, как она плакала, когда младшая дочка соседей, ее ровесница, умерла от туберкулеза. В тот раз она отправилась искать утешения у матери, а та лишь пожала плечами и сказала что-то вроде: ни Бог, ни образование не могут защитить нас от смерти, и что к этому нужно просто привыкнуть.

Все же Сири научилась тайком читать, следя за тем, чтобы не попасться бдительной матери на глаза. Тайком не тайком, но жажда знаний была в ней настолько велика, что ее невозможно было задушить. Мозги как губка жадно впитывали в себя все что можно. И братья любили ее и гордились успехами Сири, при этом они любили ее не так, как любят игрушек или кукол, а как живую душу с пытливым умом и горячим сердцем; отец тоже от них не отставал, и от их любви она расцветала, возвращалась к жизни.

Сири нравилось учиться. Если и было что-то, что огорчало ее теперь, в осеннюю пору ее жизни, так это то, что она никогда не ходила в школу. Она подозревала, что у нее наверняка тоже была светлая голова. Что это определение подходило к ней так же, как и к Тармо. И кто знает, если бы только перед ней открылись другие двери… Но какие именно должны были быть эти двери, ей не хотелось думать.

Потому что если человек начинает о чем-то жалеть в своей жизни, то он открывает очень опасную дверь!

Не нужно жаловаться, думала Сири.

Все-таки, вопреки всему, жизнь сложилась для нее довольно неплохо, по большей-то части. Если бы она не вышла замуж, то осталась бы на положении рабыни, терпящей тиранию родителей, или ее отдали бы прислуживать в какую-нибудь обеспеченную семью. Где ее замордовали бы до смерти, как и многих других, кто прислуживал до нее. К тому же четыре года учебы в школе в конечном счете не помогли Ило найти более легкую дорогу в жизни, потому что когда пришла война, светлые головы стали никому не нужны – совсем не обязательно иметь образование, чтобы уметь убивать.

* * *

Эско здорово трясло. Он наконец сказал отцу, что тот должен уехать. Что теперь у него ничего нет, он ничем не владеет, и что они знать о нем не хотят. При этом Эско имел в виду отнюдь не Сейю или своих детей. Он стоял, выпрямив спину, и, твердо глядя отцу в глаза, сказал все как есть. Что он должен найти себе другое жилье, что ему осталось только собрать вещи и смыться отсюда.

Воитто был дома и вошел в коровник как раз в тот момент, когда там происходил этот разговор. Он ничего не сказал, но выглядел удивленным, и когда Эско закончил свою речь, а ни Пентти, ни кто-либо другой не нашелся, что сказать, Эско повернулся и пошел в выходу, и в этот миг взгляды братьев встретились и, несмотря на то, что Воитто смолчал, Эско совершенно ясно почувствовал, что между ними появилось нечто такое, чего Воитто не собирается так просто прощать.

Эско запрыгнул в свою машину и понесся прочь – скорее на шоссе, только чтобы поскорее исчезнуть из виду. На обочине дороги он остановился. В канавах зеленела густая трава и повсюду вдоль шоссе, словно маленькие белые облачка, цвел купырь. У него так дрожали руки, что он не мог дальше вести машину. Эско закурил и вскоре почувствовал, как на него снисходит покой. Спустя какое-то время он настолько пришел в себя, что начал обращать внимание на птичий щебет и даже заметил, какие грязные в машине стекла. С этими мыслями он и поехал домой.

Сири вспоминает. Часть 2

О том, как найти на войне свою любовь. Знамена и длинные процессии. Небольшое отступление от темы или, возможно, дополнение.

Он служил в воинской части, которая размещалась в Соанлахти, деревушке, в которой жила семья Аамувуори, в Сальмисском уезде Выборгской губернии. Короче говоря, в Карелии. Место это было последним и от того чрезвычайно важным передовым постом на пути у русских.

Семья Аамувуори продолжала жить своей жизнью, как и большинство мелких крестьян, постоянно балансирующих на грани голода и зависящих от капризов погоды. Но идеи национализма глубоко укоренились в сознании обоих родителей. Они помнили войну за независимость зимой 1918 и все те казни, которые ей сопутствовали, помнили убивавших друг друга соседей, и ни при каких условиях не собирались допускать, чтобы русские вновь осквернили их родину. Потому что во всем была виновата Россия или, как она тогда называлась, Советский Союз. Так было, так есть и так всегда будет.