Наталия Ким - По фактической погоде

Папа и дед Куси курили папиросы «Беломор» и «Казбек», бабушка тоже, а мама все-таки сигареты, болгарские «Опал» или «Родопи». Говорилось — не забудь, купи «родопу», и внучка с бабушкой выходили за сигаретами и еще «за бормотушкой». Куся так и объясняла остолбеневшим соседкам, которые интересовались маршрутом: куда, мол, деточка, направляетесь в такую рань? «С бабуской за болмотуской», — честно отвечала деточка. А с дедом они ходили за пивом через железную дорогу в ларек. Он брал авоську, такой ни у кого не было, не из ниток, а из цветной лески — синей и белой. Ее можно было скомякать в маленький кулек, а потом она растягивалась до размеров трехлитровой банки пива. В очереди дед много и громко беседовал, размахивал руками, Куся всегда боялась, что он разобьет банку. На обратном пути он давал Кусе семечек, они шли и плевались, кто дальше, Куся всегда выигрывала. Иногда она тихенько тягала в свои игры эту авоську — это была, понятно, рыболовная сеть.

Еще на Кусиной кухне имелись два прекрасных предмета — чугунный старый утюг (это был пароход) и железная подставка, как сейчас бы сказали — трансформер: у подставки были пластмассовые синие круглые ножки, вытягиваясь, она превращалась в крокодила о двух носах. Вот, мысленно плавая на «утюге-пароходе», Куся забрасывала «сеть» на пол, в нее попадался «крокодил», дальше она его пытала — отвинчивала ножки, он плакал и говорил, что больше не будет, причем он ни в чем конкретном не был повинен, а фраза «я больше не буду» вмещала сразу все представляемые Кусей проказы и безобразия. Тогда Куся милостиво привинчивала ему обратно конечности и выпускала в свободное плавание на стол.

Авоську в результате постигла грустная участь, точнее, не столько сумочку, сколько Кусю — она взяла ее играть на улицу, и авоську немедленно отобрал Кусин сосед Женька Двухпальчик. Это был мальчишка парой лет постарше, у него на каждой руке и ноге было действительно по два только пальца — это, объяснял он, батя мамку бил по пузу, когда я там сидел. Во дворе взрослые Двухпальчика звали уродом, а девочки крабиком. Ноги Женька показывал исключительно за деньги, но Кусю и от рук его охватывал такой ужас, что даже великодушное предложение позырить бесплатно не прельстило. Тогда он оскорбился и отнял авоську: я, говорит, ею буду голубей ловить и жарить их потом в гаражах. Двухпальчик растянул сеточку и каким-то образом ухитрился ее порвать, она мгновенно расплелась, и он швырнул, шипя, на снег никчемные куски лески, пнул Кусю острым коленом в живот и ушел. Куся, рыдая, приволокла веревочки домой и немедленно спряталась в кладовке за бабушкин старый сундучище, потому что боялась дедова гнева, и правильно, ибо дед рычал в ярости и собирался пойти выяснять отношения с Женькиным батей, но Кусины папа с мамой его как-то удержали. Оказалось потом, что это кто-то из дедовых солагерников сплел авоську и подарил ему, вот дед и переживал. Дома еще лежали в специальной шкатулке вышитые крестиком закладки и две ручки от ножей — сами ножи почему-то сломались, а ручки, очень красиво вырезанные, хранились — это тоже были подарки его сосидельцев, Кусю учили, что это семейные реликвии…

Зеленый лук на Кусиной кухне жил в банках с водой, пускал корни и стрелочки. Дед любил яичницу с зеленым луком на сале, поэтому бабушка выращивала этот лук. Кроме лука и алоэ, растений в доме не было. Потом появился роскошный праздничный амариллис — папа подарил его Кусе на 1 сентября, когда она пошла в первый класс — красные граммофончики. Куся тщательно замеряла длину стебля, на котором потом они расцветали, записывала в книжечку, любовалась и гордилась.

Во втором классе Кусе велели принести для урока природоведения что-нибудь, что растет дома. Амариллис родители не разрешили взять, алоэ было гигантским, поэтому Куся, погибая от конфуза, притащила одну из луковиц, и над ней истерически смеялся весь класс. Куся страдала от унижения, тем более, что ее соседка по парте, например, предъявила белую фиалку с красными мраморными прожилками — это они с бабушкой поливали цветок мясным соком: положишь мясо размораживаться, а потом этой вот водичкой… Земля из того горшка, кстати, пахла не лучше, чем Кусин алоэ с похороненными в земле кусочками воблы. Победил мальчик, который скромно представил шикарный цветущий пушистый кактус. У мальчика шапка была с зеленым пушистым помпоном, точь-в-точь как тот кактус. Куся ему об этом сказала, он аж побледнел от злобы и сказал Кусе, что она дура луковая.

Когда грустная Куся возвращалась домой после этого позорного урока с луковицами, то увидела, как отец лупит Женьку Двухпальчика прямо перед подъездом, как говорится, смертным боем, Женька уже даже скулить перестал, голова у него моталась из стороны в сторону на тонкой синеватой шее, на которой отпечаталась мужицкая здоровая пятерня. Это было так страшно, что Куся чуть не описалась и убежала в детский сад — переждать, пока все кончится. От переживаний заснула на скамейке, где ее и нашла воспитательница детского сада в пять часов вечера, когда вывела старшую группу на прогулку. Родители к тому моменту чуть не сошли с ума, точнее мама с бабушкой, ибо Кусиного папы не было в Москве, они бегали с милицией и искали ребенка. Кусю нашли, целовали и одновременно давали подзатыльники, засунули в ванну. Бабушке Куся рассказывала про луковицу и Двухпальчика, но та совсем не слышала ее и только говорила: «Грей, грей рученьки свои, свои грей…»

Бабушка выпивала каждый день понемножку. Будучи тихим алкоголиком, она никогда в жизни не повысила на Кусю голоса, но и оставлять деточку на бабушку родители не решались, хотя маленькая Куся ничего про это не понимала. Бабушка вечером смотрела программу «Время», потом шла «мыть зубы» и ложилась спать. Куся не засыпала, пока бабушки не было рядом, этот проговоренный ритуал: «Ты сейчас идешь смотреть „Время“? — Да, золотко. — А потом мыть зубы? — Да, моя хорошая. — А потом спать ко мне? — Конечно, детка!» — потом уже, после бабушкиной смерти, спасал Кусю последующими одинокими страшными ночами, она очень боялась снов, в которых к ней приходил Женька Двухпальчик и еще один ужасный персонаж ее детства — Машка-дурачок.

Машка был сыном почтальонши, Кусе из ее пятилетнего возраста виделся стариком, на самом деле это был дядька слегка за тридцать, со смуглым лицом и редкими разрушенными зубами, черными сумасшедшими глазами и отвратительно ярким красным ртом. Кусе говорили, что вот, когда Машка-дурачок был маленьким, то не слушал маму, зимой бегал без шапки, заболел менингитом — и остался навсегда пятилетним ребенком. Куся давала клятвенные обещания родным, что никогда-никогда не будет ходить без шапки и всегда станет слушаться родителей. Машка — на самом-то деле его звали Михаилом, презрительное прозвище было дано, конечно, глумливыми мужиками — часами простаивал в Кусином подъезде, мотая веревочку на катушку из-под ниток, каждого входящего он спрашивал, когда тот ему, Машке, принесет конфетку. Кусины бабушка и мама всегда ласково сулили дурачку сладость, и Куся все с интересом ждала, когда же они выполнят свое обещание, но родные почему-то ничего Машке не несли. Машка не был агрессивным, но все же Куся побаивалась даже в подростковом возрасте входить в подъезд, когда он там стоял, мотая веревочку, ждала кого-нибудь из взрослых, чтобы проскользнуть с ними вместе. Она внутренне всегда напряженно ждала чего-нибудь очень страшного в связи этим Машкой, и это произошло, когда Кусе было лет тринадцать. Тогда еще лифты открывались вручную, а сама шахта была ограждена железной сеткой, в дверях лифта имелись стеклянные окошки, так что можно было видеть, какой ты проезжаешь этаж. И раз Куся, поздно возвращаясь из художественной школы, села в лифт, поехала и вдруг увидела прижавшееся к сетке жуткое оскаленное рычащее лицо, шершавый змей ужаса и омерзения словно придушил Кусю, лишив ее возможности даже сипеть. Она не сразу осознала, что видела всего-навсего дурачка Машку, и еще не раз просыпалась после от собственного стона — ей снились чудовищная гримаса, вжавшийся в железную сетку красный язык, рваные мокрые губы и бешеные глаза.