Эдуард Веркин - Мертвец [litres]

– А кое о чём и говорить не надо. Кредиты…

Мне показалось, что сейчас бабушка даже плюнет от презрения, но она удержалась.

– Взрослые у нас лодыри, дети работают. – Бабушка начинала злиться. – Привыкли при старой власти бездельничать и сейчас работать не хотят. Кредиты берут, машины покупают, вечные должники…

Бабушка поднялась из койки.

– С твоим отцом я поговорю, – ровным голосом сказала она. – Прямо сейчас.

– Не надо, ба…

– И как у него только сыновья родились, не пойму… У таких должны девки родиться. Хотя… Наверное, это не у него сыновья родились, наверное, это у твоей матери родились, она как мужик…

Бабушка засмеялась и смеялась долго и со злым удовольствием.

– Ладно, пора, кажется, завтракать. – Бабушка поглядела на часы. – Я пойду, а ты давай, просыпайся. Кажется, твоя мать пельменей налепила. Дурь какая…

– Почему дурь?

– Кто же пельмени ест с утра? – Бабушка хмыкнула. – Едва сирена отвыла, а она пельмени вертит. Пельмени надо варить вечером и есть в сумерках, так правильно. А мать твоя вообще ничего не понимает.

Мою мать бабушка не любит. Все свекрови не любят невесток, это обычное дело. Но бабушка не любит мою мать по другим причинам. Мать белоруска, а бабушка их не уважает, считает, что белорусы могут только картошку трескать да на пиле играть. И ещё она считает мать слишком умной для моего отца. А слишком умная жена всегда себе на уме.

– А знаешь, почему вечером? Потому что после пельменей спать хочется. Утром наешься, и целый день сам ходишь, как пельмень. Утром надо кашу есть. Пять минут тебе.

Бабушка удалилась. За пять минут я оделся, поболтал головой в колодце. Судя по всему, целью бабушки была отнюдь не беседа со мной. Со мной она разминалась, так, набирала желчи для грядущего скандала. Бабушка любит поскандалить, трамбует всех, как асфальтоукладчик. Мне кажется, она это делает сугубо в физкультурных целях, чтобы в сосудах не скапливалось слишком много бляшек.

Видимо, время для чистки сосудов пришло.

Я отправился в большой дом.

Отец сидел за столом и молол в кофемолке перец. На столе белел мукой фанерный лист, а на нём аккуратными рядами выстроились пельмени. Слева были с мясом, посредине с рыбой, а справа с грибами. Шумел газ, возле плиты мялся Сенька с шумовкой и ворочал ею в кастрюльках, варил пельмени. Это у нас такой обычай – варить разные пельмени в разных кастрюлях, а потом в одно блюдо сваливать, поливать маслом, посыпать зеленью, перемешивать. Потом надо подождать, пока все они не пропитаются, и можно разбирать.

Пельмени – это здорово, но я больше вареники с картошкой люблю. И жареные блинчики с курицей. Но пельмени тоже здорово. Бабушка сидела возле холодильника и наблюдала за процессом со скептическим видом.

Матери не было почему-то.

Я устроился за столом.

– Как дела? – спросил отец.

– Лучше всех, – бодро ответил я. – И зверский аппетит, знаешь ли.

– А как работа?

– Лучше всех, – так же ответил я. – И вызывает зверский аппетит.

– Да… Я гляжу, дрова привезли…

– Привезли, – тут же сказал я, – дрова привезли. Когда я смотрю на эти дрова, у меня возникает зверский аппетит.

Отец замолчал.

– Сенька, когда будет? – спросил я.

Сенька выудил из кастрюли пельмень, подул, слопал целиком.

– Готово, – сказал он и принялся вываливать пельмени в глубокую тарелку.

И тут же появилась мать с банкой сметаны. Из банки торчала деревянная ложка.

– Я гляжу, всё поспело, – бодро сказала мать. – Ну, давайте кушать…

Мать пристроила банку в самом центре стола, после чего достала из буфета стопку тарелок и вилки. Отец вытряхнул из кофемолки перец, наполнил им перечницу, полил пельмени топлёным маслом.

Я устроился за столом первым, не стал терять времени, нагрёб себе побольше пельменей, выковырял сметанный кусок, бросил его сверху, посыпал перцем и стал есть.

Пельмени были хороши, в пельменях в отличие от рассольников мать толк знала.

Бабушка поступила по-другому – подтянула к себе всю большую миску и брезгливо сгрузила себе два пельменя.

Отец, мать и Сенька разделили остальное. Я торопился. Пельмени всегда слишком большие, и я их обычно сначала располовиниваю, потом макаю в сметану и в перец, но тут я не церемонился и жевал их целиком. Я прекрасно чувствовал, как под потолком сгущается электричество Большого Скандала, и спешил разобраться с завтраком до него.

Кстати, Сенька тоже торопился, Сенька был не дурак. Отец и мать ели как обычно, а бабушка уныло возила пельменем по тарелке, из разорённого пельменного бока вываливались черные грибы.

– Тесто жёсткое, – сказала вдруг бабушка, и я понял, что это начало.

Бабушка уронила вилку на стол.

– Да хорошее тесто, – возразил отец. – И начинка получилась…

– Тесто резиновое, в грибах песок. У вас тут что, песчаный карьер?

– Мама… – попытался остановить бабушку отец.

– Не перебивай, – ледяным голосом сказала бабушка, и отец замолк.

Мы с Сенькой продолжали добивать свои пельмени, аппетит у отца и матери поубавился. Так им. С бабушкой лучше не вязаться.

– Когда тебя выпишут? – спросила бабушка отца.

– Не знаю, наверное, скоро…

– Наверное?

– Наверное… Доктор сказал, что надо провести анализы…

– А тебе не кажется, что анализы надо было раньше проводить? Какие анализы?!

Бабушка с силой размазала пельмень по тарелке – чвак!

– Мне надо на томографию в Москву ехать…

– Тебе не поможет томография, – ухмыльнулась бабушка. – Не поможет…

Она отодвинула тарелку.

– Я тебе сколько раз говорила – чтобы не посылали ребят на работу! – сказала бабушка голосом старой учительницы.

Родители дружно поглядели на меня. Я как ни в чём не бывало разбирался с рыбным пельменем.

– Мы что, мало в своё время вкалывали?! – Бабушка прищурилась. – Мы зачем пахали? Чтобы теперь дети на службу ходили?!

Бабушка пёрла, как крейсер, мне самому даже страшно стало, показалось, что вот-вот бабушка выхватит из-под стола чёрный революционный маузер и скажет: «Ну что, Козьма, пшеничку-то прятал?» Хотя маузеры это, кажется, до неё ещё было, во времена прабабушки обожали к стенке ставить.

– Ты – взрослый мужчина – не можешь обеспечить свою семью! Ты как воспитываешь своих детей?

– Мы нормально их воспитываем! – сказали мать и отец вместе.

– Кем они у тебя вырастут? Кем? Лесорубами? Могильщиками? Тряпка.

Отец молчал.

– Тряпка. И всегда был тряпкой. И бабу себе выбрал… такую…

– Ты мужчина или говно? – не выдержала мать.

– Это у тебя, милочка, надо спросить, – тут же нашлась бабушка.

Мать брякнула вилку о тарелку и вышла. Отец тоже вскочил.

– Беги за ней! Давай! – усмехнулась бабка.

Отец обречённо сел обратно.