Эдуард Веркин - Мертвец [litres]

– А ты знаешь, какое у них управление?

– Компьютеры, наверное, – предположил я, стоило молчать, а я брякнул, дурак.

– Компьютеры… – передразнил меня Вырвиглаз. – Сам ты компьютер, никакой фантазии… Там сидят камикадзе. Смертники, то есть. Как на японских торпедах.

– На чём?

– На японских торпедах, – повторил Вырвиглаз. – Ты что, не знаешь? Японцы придумали такие торпеды, которые наводились магнитами. А потом американцы придумали, как сбивать эти торпеды локаторами. И тогда японцы стали в торпеды сажать смертников. Эти жабы топили американские корабли только так. А все наши перед японскими технологиями преклоняются, вот и решили тоже камикадзе в ракеты сажать. Это же быку понятно.

– Мне непонятно, – сказал я. – А вдруг он испугается?

– Смертник не испугается, – заверил меня Вырвиглаз. – Тут всё надёжно.

Я с сомнением покачал головой. Не, ясно, что Вырвиглаз опять гонит, что-то непохоже, что это он сам выдумал. Хотя, кажется, был такой фильм старый, там на самом деле что-то подобное было, японцы пленных заставляли на торпеды садиться, какие-то электроды им в голову, что ли, вшивали…

– Смертник – это дёшево, надёжно, эффективно. – Вырвиглаз заговорил лозунгами. – Во-первых, фактор неожиданности. Ракеты могут быть запрограммированы на одни цели – а в последний момент смертник их перенаправляет на другие. Летит на Вашингтон, а сворачивает на Лос-Анджелес. Бах! Во-вторых, электронику можно сбить микроволнами – как те японские торпеды. Специальным коротковолновым излучением. А смертника ничем не собьёшь, он всегда отвернуть успеет. В-третьих, точность попадания очень высокая…

– А если смертники ракеты на нас направят? – перебил я. – Ну, в смысле на свою страну?

– Не направят, – с авторитетом заявил Вырвиглаз. – Они все патриоты.

На патриотизме Вырвиглаз замолчал и задумался, и я понял, что он выдумывает очередное своё враньё. И оказался прав. На всё про всё ему понадобилось всего четыре минуты, по истечении которых Вырвиглаз с видом последней степени секретности сообщил, что он знал одного парня, который два года был смертником, но потом у него стало падать зрение и его списали, взяв подписку о неразглашении. Но он разгласил Вырвиглазу, а потом куда-то исчез.

Я поинтересовался, почему это в смертники вербуют детей, хотя был уверен, что и на этот вопрос у Вырвиглаза есть ответ.

– Потому что смертником может быть или ребёнок, или карлик, – заявил он. – В боеголовке мало места, взрослый туда никак не влезет. А карлик влезет. Такое вот жабство. Меня тоже в смертники звали…

Страсть к перегибам – главный недостаток во всём Вырвиглазовом вранье. Он никогда не может удержаться от перегиба, что мгновенно делает все его рассказы абсолютно неправдоподобными. Вот вроде бы врёт-врёт, и враньё такое вздорное, что начинаешь ему понемногу верить, и когда до полного доверия остаётся всего лишь один незначительный шаг, Вырвиглаз сообщает, что ему предлагали завербоваться в смертники. Или что он сам видел Снежного человека, летающую тарелку, чудовище, обитающее в провалах, – оно летало по небу и пугало всех своим пронзительным видом.

– Конечно, смертником круто жить, – мечтательно сказал он. – Им все что хочешь дают. Хочешь мотоцикл – пожалуйста, хочешь с красавицами самыми главными пообщаться – да сколько угодно, ты – герой. А какая жрачка? Икра, омары, блины из гусиной печенки, королевские ананасы… А в промежутках можно ездить в путешествия. Одного смертника в детстве здорово дразнили, так он взял и всех своих обидчиков отправил в Антарктиду…

– А почему тебя не взяли? – остановил его я.

– Что? Куда не взяли?

– В смертники? Дефект какой?

– А, это не меня не взяли, – отмахнулся он. – Это я к ним не пошёл. Они меня на коленях умоляли. У меня показатели очень хорошие. Твёрдая рука, отличная реакция, стабильная психика. А ты говоришь – дефект. Да если бы я захотел, то давно жрал бы икру и… И вообще нормально жил бы.

– А что же ты не захотел?

– А на фиг мне это надо? – поморщился Вырвиглаз. – Обстановка международная напряжённая, так что профессия рисковая. К тому же я, как ты знаешь, широкоплеч, а ракеты очень узкие…

Я чуть не хохотнул. Габариты у Вырвиглаза были не очень богатырские, при должной сноровке его не то что в боеголовку, его в снаряд можно было упаковать.

– Это тайна. – Вырвиглаз кинул в меня карандашом. – Из-за неё, может, не одного человека убили. Возможно, они за мной уже охотятся, так что будь осторожен…

Ага. Буду. Я буду очень осторожен.

Прадедушку своего я не знал, потому что его убили на войне. Прабабушка давно умерла. А бабушка у меня замечательная. Ей шестьдесят лет, она работает на телевышке, моет полы, курит сигареты.

Дедушка мой неизвестен. Ну, во всяком случае, для меня, отец наверняка что-нибудь по этому поводу знает. Но не рассказывает. А бабушка рассказывает только то, что рассказывает. Что дедушка мой был мерзавцем, много пил, и она, глядя на это, вышвырнула его как дристливого котёнка. Ну и, разумеется, он сдох в бичёвском вагончике где-то в районе города Мирного, на алмазных приисках. А может, в Минусинске. Бабушка рассказывала об этом с большим юмором и весёлыми подробностями.

Бабушка у меня ого-го! Берёт шестнадцатикилограммовую гирю и забрасывает её на гараж! Бодрая старушка, с активной жизненной позицией. Коммунистка. Когда из библиотеки выбрасывали сочинения Карла Маркса, она перетащила их к себе домой, я ей помогал. И сочинения Ленина, и сочинения Сталина, и другие, милые её сердцу сочинения. А поскольку бабушка живёт в маленьком однокомнатном домике, то получилось так, что живёт она в буквальном смысле среди книг. И со стен на неё смотрят суровые классики диалектического материализма.

Бабушка сама суровая. Она же коммунистка, я уже писал. Но в отличие от многих других бабушек она не считает, что в советское время было хорошо. Она считает, что было плохо всегда. А хорошо может быть только потом, в светлом будущем, когда наступит настоящий, стопудовый коммунизм, в который бабушка верит.

И презирает всех неверующих. В смысле в коммунизм не верующих – в Бога бабушка сама не верит.

У неё вообще сложный характер. Она не любит слабаков. И всем говорит в лицо правду. Даже мэру. В прошлом году в больнице отравились девяносто человек, приехали столичные журналисты, и бабушка дала им интервью, хотя никакого отношения к больнице не имела. В интервью она сказала, что наш мэр «толстомордый засранец и коррупционер»… Ну и много ещё чего сказала, за что в наши дни по головке не гладят. Но бабушке ничего не сделали. Потому что в своё время бабушка Приняла Участие. Я это специально большими буквами пишу. Потому что, видимо, на самом деле было большое Участие.