Эдуард Веркин - Мертвец [litres]

– Он его в музей хочет поместить… – возразил Упырь.

– В музей! – усмехнулся я. – В Лондонский музей метеоритов! Продать, за сто тысяч баксов он его хочет, вот что он хочет. А может, и дороже. Знаешь, сейчас метеориты в цену входят, из них такие украшения делают… А земля в последнее время тряслась, отчего там могло все что угодно наружу вылезти. Даже метеорит. Ты думаешь, где собаку Секацкого нашли? Тут. Она вытряхнулась из земли… Короче, надо идти…

Где-то далеко-далеко завёлся дятел: тук-тук-тук, тупая дробь.

– Кукушка. – Упырь поглядел в небо. – Кукушка-кукушка, сколько мне лет жить?

Не знаю, наверное, от температуры, волосы у меня на голове поднялись от этих его слов. А этот дурак ещё и повторил:

– Кукушка-кукушка, сколько мне лет жить?

Вральский дятел выстукивал дробь своим деревянным носом, стремился всей мордой к запрятанному в глубине мясистому короеду, щедро обещая Упырю десятки и сотни лет жизни.

– Классно, – сказал довольный Упырь, – кукушка мне много отсчитала!

Я не стал его разубеждать. Кукушка так кукушка. Хорошая примета.

– Надо идти, – повторил я.

– Ну да, пойдём…

Лес менялся. Он был уже как парк – редкие сосны, камни между ними, округлые, склизкие, лучше на них не наступать.

Упырь снова остановился. Что ж он всё время так? Чувствует, что ли?

– Что? – спросил я. – Что ещё?

– Волк.

– Какой волк?

– Двухголовый… – шёпотом сказал Упырь.

Я хихикнул.

– Не, я конечно, понимаю, что это всё чушь, но всё равно, как-то не так… Лес тут такой непривычный… Илья говорил, что тут какой-то дух…

– Какой ещё Илья? – не понял я.

– Ну, Илья, лысый который. Он говорил, что тут дух всё охраняет… Погоди…

Упырь принялся копаться в карманах и достал большой пряник, раскрошил его и раскидал по сторонам.

– Зачем это?

– Жертва. Ну как же, он же, Илья, говорил, что надо принести жертву…

– Не будь похож на Вырвиглаза, – остановил его я. – Нет здесь ничего, просто дырки в земле. Пойдём.

Но мне самому стало не по себе, а может, это было от жара, скорее всего от жара. Я где-то слыхал, что люди, которые сильно болеют, у которых случается горячка, так вот, эти люди в какой-то момент своей болезни начинают ощущать, что кто-то рядом есть, хотя они в комнатах одни. Потом, выздоровев, они вспоминают это своё ощущение и рассказывают, что к ним приходил ангел. Или говорят, что смерть стояла у изголовья. Наверное, что-то подобное испытал и я.

Я понимал, что это температура, что это нервы, разыгравшееся воображение, я всё это понимал, но ощущение присутствия не отпускало.

– Нет тут никого, – сказал вдруг Упырь.

– Что? – не понял я.

– Нет никого.

– Ты тоже чувствуешь?

– Ага. Но нет никого. В лесу часто кажется, что кто-то за тобой смотрит. Это синдром джунглей. Нормально.

– Нормально…

– А чего ты тогда трясёшься? – спросил Упырь.

– Трясусь… Не знаю. Трясусь. Приболел, наверное.

– Он ещё про глаза рассказывал… – напомнил Упырь.

Тут я уж не выдержал и огляделся ещё раз. Никаких глаз вокруг не было, не надо нам никаких красных глаз… Почему, собственно, красных? Почему глаза должны быть красными? Лес как лес, светлый, но какой-то при этом мрачный. Или казалось мне это? Ощущение присутствия…

– Нет никаких глаз, – твёрдо сказал я. – Пойдём. Пойдём. Или уже передумал?

– Нет, не передумал. Просто…

Кто-то настойчиво и нетерпеливо смотрел мне в затылок, я обернулся рывком – и никого. Дерево. Деревья. Между ними какие-то тоненькие и худолистные рябинки в человеческий рост. Всё тихо, замерло, будто заморозилось.

– Что? – уже испуганно спросил Упырь.

– Ничего. Всё в порядке. Показалось… Что там Вырвиглаз говорил, петуха в жертву надо принести?

– Да, чёрного…

– Отлично.

Я принялся вытряхивать из карманов петушков, отлитых из чуть подгорелого сахара. Петушков оказалось много, я купил их и сам не заметил, сколько купил, они вываливались на мох.

– Петушки… Зачем…

– Какая разница? Чёрный петух, петушок? Это тоже в конце концов петух…

И я стал раскидывать леденцы в разные стороны. Это было глупо. Если бы я посмотрел на себя со стороны неделю назад, я бы, наверное, засмеялся. И подумал бы, что я дурачок. Дурак.

Надо было собраться. Собраться. Я собрался. Надо было посмотреть в домашней аптечке что-нибудь вчера… От чего только? Грипп, наверное, простыл, нечего голову под колонку совать, теперь в ней какие-то черви… Лимон бы сожрать…

Заболели ноги. Вдруг. Неожиданно как-то. И сердце пошло, пошло, но я скрипнул зубами и загнал его вглубь, за рёбра.

И мы пошли дальше. Упырь молчал. Он замолчал и теперь вместо его боботанья был только хруст мха, и я стал думать, что лучше бы он болтал.

Я на самом деле не бывал у провалов, хотя, если быть честным, добраться до них пробовал, как и большинство местных мальчишек. Ходил, да не дошёл. И не с Вырвиглазом это было, так, с одним типом, мы с ним дружили два лета. Сам он жил в Мурманске, а на каникулы приезжал к бабушке, она тогда ещё жила в доме, в котором живут Соловьёвы. Его звали Дима, он был наполовину слепой, с толстыми очками, возможно, из-за этого в нём жил неистребимый исследовательский дух. Дима, правда, считал, что в провалах обитают фашисты, засевшие тут ещё с войны, и в доказательство показывал вырезку из газеты «Краевые Ведомости». В ней рассказывалась история про то, как во время войны над нашим городом по ошибке выбросился немецкий десант.

Из военных объектов у нас тогда были тушёнковый завод и железнодорожный мост, за неимением лучшего немецкие десантники решили напасть на них. Но из области были вызваны смершевцы, они быстро справились с фашистами, загнали их в лес и перебили по одному.

Это, кстати, правда, я потом узнал. Немецкие каски и оружие в краеведческом музее – остатки как раз той экспедиции. Но только мой приятель Дима считал, что их загнали к провалам и совсем не перестреляли, а наоборот – десантники разобрались со смершевцами и спустились в провалы, в тамошние подземные пещеры. Все эти фашисты давно померли, но оружие их так и осталось внизу, и его легко достать.

Дима хотел себе каску и пулемёт, а я хотел взять себе автомат. Зачем-то. Хотя мог прожить и без автомата. Мы шли к провалам, но не дошли, поскольку на полпути Димка встретил в одной из поперечных канав мотоциклетный двигатель без одного цилиндра, Димка загорелся этим двигателем, и мы до вечера тащили его домой, а когда этот двигатель увидела бабушка Димки, то разозлилась и велела нам тащить его обратно.

Больше мы к провалам не ходили. К тому же Димка решил строить полосу препятствий, для тренировок по спецназовскому манеру.

Что-то я развспоминался, вспомнил этого Димку, зачем? Хорошо, что мы туда тогда не попали, провалы – опасная штука, это Озеров правильно сказал…