Алексей Евстафьев - Добрые книжки

На всякий случай, Алексей Николаевич выслал сотенку и Рамзану Кадырову.

Ещё одно интересное письмо получил Алексей Николаевич во время посещения Новгородского историко-архитектурного музея-заповедника, тщательно его оберегал от посторонних глаз, и оно по сей день хранится в архивах нашей семьи. Алексей Николаевич ни с кем не делился подробностями получения письма. Остаётся только уповать на чудо, что дотошные исследователи заинтересуются этим вопросом, и ещё одной нераскрытой тайной в истории нашей страны станет меньше.

А вот загадочность нижеследующих посланий, кажется, навсегда пребудет в исследовательском тупике, ибо не подвластна ни логической параболе времени, ни проработке сверхсовершенного человеческого разума. Алексей Николаевич получал эти коротенькие письма в течение недели, по одному посланию в день, в конвертах без обратного адреса и печатей.

*

чёт блять все уже поняли, что блять срать надо, чёт хитрые все стали

как кто-то на работу идёт нахуй, так кому-то сразу гадить надо

кароче блядь кароч, ну вы меня поняли

*

сами блять хитрые стали, а подкупают жлобьё

пока другие работают, чтоб мне гадить

*

блять кароче блять, нужно что-то делать

бошки резать короче

*

ну а кароче если вы со мной так, то я так

это терпеть я не могу, я буду индепендентом заниматься

*

всем похуй похоже на меня, все решили насрать на меня

кароче я всё понял, всё понятно с вами

*

как же я заебато пёрну тебе под одеяло, когда ты спать будешь, накрою тебя и ты сдохнешь как фашист ебучий от передоза серной кислоты

кароче ты меня понял

!

Итак, повторюсь, мой любезный друг и читатель, время эпической романтики и умственной своеобразности осталось далеко позади, мы уже не пишем друг другу мечтательных посланий и трудночитаемых писем, заполненных хвастливыми альковными переживаниями. Мы отделываемся друг от друга печатным бормотанием в соцсетях, беспредметной болтовнёй по телефону, слегка прибулькивающей на нецензурных выражениях. Сколь же велико было удивление Алексея Николаевича, когда он обнаружил в своём покоцанном почтовом ящике странную, даже отчасти пугающую, но и вызывающую умиление, записку. Внимательно-угрюмой прописью на бумажке было выцарапано следующее:

«Здравствуйте, меня зовут Дитя Солнца, отец мой Абаддон, мать мне Тексистекатль, но вы меня не знаете. Я уже умер, и было это 20 сен 1971 года, но простым смертным мне быть не суждено. Природа во всех своих обличиях не терпит пустоты, и всякий мир не может быть исчерпываемым без нужды, и вот вместо меня родился кто-то другой. Я очень не люблю того, кто родился вместо меня, и хочу его найти, чтоб убить. Когда я его убью, и он тогда умрёт, тогда я опять рожусь и буду жив. Таково будет чудо, о котором я вам говорю, и вам с этим осознанием грядущего жить.»

Алексей Николаевич перевернул бумажку с запиской на другую сторону и обнаружил там ещё несколько полезных слов, занесённых рукой уже более лаконичной и женственной: «Павлик, сыночка, купи хлеба! Отцу денег не давай, пропьёт!» Алексей Николаевич произнёс многозначительное ага , поскольку не много Павликов имел удовольствие знать, и этот Павлик несомненно являлся хорошо известным Павликом. Алексей Николаевич решил, что такое дело нельзя пускать на самотёк, что ребёнок может заиграться в чудеса трансформации личности, получить заряд шизофрении и пуститься во все тяжкие. Ребёнка нужно было спасать.

Алексей Николаевич спустился во двор, где сразу же натолкнулся на разудалую компанию подростков, и сноровисто подхватил за ухо знакомого пацанёнка, весело гоняющего мяч. Вся прочая детвора предусмотрительно отвалила в сторонку и с затравленной неприязнью косилась на Алексея Николаевича. Вечернее июльское небо дымило отварным картофелем, мутное солнце недобро поглядывало на город, прикидываясь как бы одноглазым агарянином, высматривающим себе малых отроков для плотских утех.

— Павлуша, славный мой мальчуган, это что такое за безобразие ты мне в почтовый ящик бросил? — легонько потрепал пацанёнка за ухо Алексей Николаевич.

— Это не я. — мгновенно отрапортовал мальчик, шустро семеня ногами и пытаясь вырваться. — Это вы меня с кем-то попутали, я тут с самого утра во дворе бегаю.

— Как же не ты, если это ты? тебя ведь Павликом зовут? — несколько озадаченно спросил Алексей Николаевич.

— Меня зовут Павликом, но я могу быть не тем Павликом, который вам нужен.

— И где же может быть тот Павлик, который мне нужен?

— Это вам лучше самим поискать вашего Павлика, а мы тут с мальчиками мяч гоняем. Нам вашими пустяками заниматься некогда.

Детвора одобрительно заржала.

— Думаю, ты меня запутать хочешь, а сам написал это дурацкое письмо и перед ребятнёй похвастался, какой ты шустрый сорванец. Но я твои уловки сразу раскусил, я ещё тот хитрый бобёр!.. — приосанился Алексей Николаевич. — Сейчас я отведу тебя к твоим родителям, пускай они подумают, что с тобой делать, может быть они тебе трёпку зададут.

Почувствовав слабинку в доводах Алексея Николаевича, на защиту Павлика выступил ещё один озорник — предводитель дворовой шпаны Миха.

— Дяденька! — Миха разговаривал нагловато и активно жестикулируя, словно расставляя знаки незаслуженно забытой пунктуации. — Вы что из себя здесь дурачка строите?.. Павликов может быть сколько угодно, сейчас не те времена, чтоб стесняться детей Павликами называть. Да и всякий здесь может сказать про себя, что он Павлик , а хотя он вовсе и не Павлик , а Андрейка , либо Николаша , а сказать из баловства можно всё, что угодно.

— Это вы себя можете называть кем угодно, потому что вы шпана и всяческому хулиганству приспешники, клевреты и прихвостни. У вас, говоря по сути, и имён-то человеческих нет, вы всё клички какие-то используете в общение между собой, как у собак. Но моего Павлика назвала Павликом родная мама, и тут не нахожу я ни толики баловства.

— Смотрите на него, он ещё и чью-то мамку приплёл! — ткнул Миха грязным оцарапанным пальцем в Алексея Николаевича.

— Да сам ты приплетаешь ерунду всякую, а у меня тут записка имеется от мамы, где она Павлика называет Павликом и просит, чтоб он пьянице-отцу денег не давал, а значит это не просто кто угодно, а самый настоящий Павлик .

Из форточки первого этажа вылезла голова Виктора Леонидыча и тщательно высморкалась конопатым внушительным носом — таким, что и Льву Николаевичу Толстому на зависть. Голова с неохотой присмотрелась к дворовым разборкам и собралась залезть обратно.