Алексей Евстафьев - Обитель Блаженных

Каждому знакомо то любопытное мгновение при пробуждении после долгого сна, особенно утром выходного дня, когда ты с холодной и пугающей ясностью ощущаешь все свои обморочные состояния и томительные копошения, случившиеся за время ночного покоя; когда просчитываешь все сдвиги во времени и всю незавершённость когда-либо начатых тобой дел; когда с обязательно-сдержанной грустью раскрываешь бесполезную иллюзорность сновидений, с привычной фатальностью сладко зеваешь и потягиваешься, вымаливая хоть какого-нибудь чуда на предстоящий день. Впрочем, настолько неопределённого и затушёванного чуда, что сам на себя тут же ворчливо фыркнешь и поспешишь отметиться издевательской усмешкой. Слишком хорошо ты знаешь цену нелепым мечтаниям спросонок.

С удивительным равнодушием, пережив именно это мгновение, Евпсихий Алексеевич окончательно проснулся, взглянул на будильник, привычно располагающийся на табурете у изголовья дивана, и коротко чертыхнулся. Ещё полчаса назад ему следовало разбудить свою подругу, поскольку вчера она настойчиво твердила, что ей необходимо встать пораньше, что у неё имеются важные дела. А тут получается, что Евпсихий Алексеевич подругу подвёл.

– Катенька… – как можно мягче дотронулся он до плеча разомлевшего тела. – Соблаговоли немедленно подняться, и не вздумай на меня ругаться шибко, что я тебя пораньше не разбудил, я ведь и сам только что проснулся.

– Сколько же времени я проспала? – нехотя откликнулась Катенька, источая завораживающий запах дремлющей женщины.

– Да ведь ты спала, как обычно, как и привыкла всё время спать; только вот понадеялась на меня, что разбужу пораньше, а я сегодня подкачал. Ты вряд ли и представишь, Катенька, какой взбалмошный сон мне приснился, а мне нужно было до конца его досмотреть, непременно до развязки.

– Ничего удивительного, я так и знала, что ты сам проспишь и меня не разбудишь. – ласково проворчала Катенька, соскочила с дивана и вступила в новый день с несокрушимым удовольствием. – Повторю тебе в который раз, что ты балбес, да и хватит с тебя.

– Вполне хватит. И если тебе ругаться не приспичило – чему я могу быть только рад – позволь мне попросить тебя приготовить быстренький завтрак, а там и поспеши идти по своим делам, а я себе тоже дел отыщу.

– Пожалуй, наготовлю по-быстренькому творожных галушек, давненько мы с тобой на завтрак галушек не ели. Творог-то у тебя наверняка имеется – любитель ты у меня творога.

– Очень легко найдётся у меня в холодильнике творог, Катенька. У меня сегодня чудо, а не творог – натуральный домашний, из козьего молока. Друг из деревни приезжал давеча – ну ты помнишь, как я был слегка пьяненький давеча и про друга рассказывал много интересных историй – так вот у него есть козы в деревне.

– Козьи галушки, кажется, я сроду не ела, вот сейчас и займусь.

– Займись, Катенька. Только ты поторопись – ты вчера всё твердила, как заведённая, что тебе сегодня надо главные дела доделать, что-то очень срочное. Правда, так и не сказала, какие дела.

Катенька игриво помахала ладошками, как будто была категорически против, чтоб хоть кто-то прикоснулся к её загадочным неотложным делам, но посмотрела на Евпсихия Алексеевича чересчур нескромным и заласканным взглядом – а уж этот катенькин взгляд Евпсихий Алексеевич любил больше всего на свете.

– Подойди, Евпсихий, я тебя чмокну в щёчку. – потребовала Катенька, и Евпсихий Алексеевич незамедлил повиноваться, за что и был вознаграждён поцелуем. – А что за сон тебе приснился?.. Сможешь рассказать, или одна путаница в голове осталась?..

– Путаницы хватает. Там, знаешь ли, Катенька…

И Евпсихий Алексеевич принялся рассказывать сон, больше фантазируя, чем вспоминая, и едва поспевая за Катенькой, которая взялась решительно покончить со всеми утренними обязанностями, чётко отводя минутки напирающего времени на ванную комнату, на кухню с галушками и хвастливо шипящим кофейником, на лёгкую консультацию с косметичкой. Во сне Евпсихий Алексеевич установил небольшую домашнюю лестницу-стремянку, чтоб взобраться наверх и сменить перегоревшую лампочку в люстре, но не забрался и до половины, а грохнулся на пол и обнаружил себя в скрюченном и слегка приплющенном состоянии. Евпсихий Алексеевич попытался срочно выпрямиться, дабы ощутить себя нормальным человеком, но тело отказывалось слушаться и впало в состояние одновременно аморфное и одеревенелое. Евпсихием Алексеевичем не распознавалось ни малейшего движения рук и ног, хотя сзади отчётливо чувствовались содрогания, схожие с повиливанием собачьего хвостика, а внутри пищевода ощущался здоровенный комок застрявшего неизвестного кушанья, возможно, что и остатков бараньей кости. «Ты не представляешь, Катенька, как мне хотелось злиться от всего этого, и даже рвать и метать, но при этом ужасно веселило, что можно вот так запросто превратиться в собаку или в какое-нибудь другое животное. – рассказывал Евпсихий Алексеевич, посмеиваясь над самим собой. – И я принялся мысленно рисовать себя собакой, придумывать имя, повадки, характер, и даже присматриваться к её сознанию, понимая, что это сознание остаётся сознанием того меня прежнего, который ещё и не помышлял стать собакой. И представь, насколько всё это было занятно, пока я не напугался по-настоящему, поскольку мелькнуло соображение, что это вовсе и не собака, а чёрт – ну, знаешь, Катенька, в библейской космогонии упоминаются разные существа, в том числе и бесы, о которых мало что известно доподлинного, и вот их рисуют в карикатурных страшилках с рогами и хвостами. И чтоб успокоить себя, чтоб понять насколько я изменился в рамках пристойности, я принялся тщательно изучать эту странную субстанцию, придуманную собой, чтоб наловчиться посмотреть на другого себя как можно внимательней. И когда я занялся этим, то для меня не стало никакой разницы: разглядывает ли одна моя голова несколько отстранённо другую мою голову или смотрит в упор, в глубину, в самую сердцевину другой головы, обнаруживая внутри ещё одну голову, а внутри неё – ещё одну, и ещё одну, по принципу этой дурацкой игрушки-матрёшки. А ещё и какая-то часть мозга подкидывала дровишек в костёр, вбрасывая одну за другой логические выкладки, оправдывающие происходящий курьёз, но заметно противоречащие друг другу.» Катенька участливо внимала другу и безобидно посмеивалась, скорее с удовольствием примурлыкивая, чем смеясь. «И ладно, если б всё это оказалось таким же бестолковым занятием, как если бы я спорил с самим собой наяву – а такое частенько случается с каждым, такое по-настоящему никого не заботит.