Ольга Птицева - Тожесть. Сборник рассказов

Что он должен ему разрешить, придумывать было некогда. 19.42 на часах, это на 12 минут больше, чем Денис планировал потратить, стоя перед малюсеньким зеркалом, повторяя про себя, что сегодня последний вечер, последний вечер, когда он дает себе последний шанс.

Крепкий ремень — скрипучий, пахнущий дорогой кожей подарок, висел на латунной ручке двери из коридора в ванну. Открытка, прицепленная ленточкой за пряжку, оторвалась. Со всей своей ненужной яркостью, с глупой рожицей и насмешливым «С др, брат», нацарапанным знакомой рукой, она валялась на полу. Где ей, собственно, и место.

Костя.

— Не ходи.

Да замолчи ты уже, достала.

— Ну я же обещал, зайчик, обещал, что буду. Посижу часик и вернусь. Угу?

Давай-давай, смирись, отстань от меня, отвяжись, подожми губки и уматывай на кухню, пить зеленый смузи, строчить тупые сообщения подругам. Только над душой не стой, мать твою, не стой.

— Давай лучше сходим в киношку?..

Не начинай, умоляю, не канючь. Не дуйся, не имей мне мозги, котичка, зайка, отпусти меня. Один вечер. Дай передохнуть, иначе я взорвусь, взорвусь, к чертям, кто тогда потащит тебя в ЗАГС?

— В кино пойдем завтра, ты реши пока, на что.

Дыхание. Как там учат подтянутые красотки в легинсах на видео, под которые ты пыхтишь? Глубокий вдох, спокойный выдох.

— Секса не будет!

Гляди-ка, угрозы подвезли. Думаешь, я хочу тебя трахать? Дура, дура, дура, Господи, какая дура.

— Котик, ну чего ты? — Главное, чтобы голос не дрогнул, не сорвался в насмешку, она это чует.

Засмеялась, покраснела от удовольствия.

— Это фильм такой, Светка ходила, говорит, смешной…

Тебе все смешно. И Светке твоей. И всем, таким, как ты. Никаким. Тупым. Напиханным родительским баблом, как утка яблоками.

Смех получился визгливым, но правдоподобным. Поверила. Наскоро прислонился губами к щеке, пахнуло сладковатым, каким-то абсолютно пошлым. Специально нюхал флакончик — духи, как духи, свежие, лимонные даже. А на ней становятся приторной бурдой, а может, это ее собственный запах заглушал любые, даже самые приятные запахи.

Костя вывалился из квартиры, ключ звякнул в замке. Раздражение разбегалось по телу вместе с кровью, так и хотелось вонзить этот самый ключ себе в шею, чтобы запульсировало, заплевало алым, и сразу стало спокойнее. Тише. Темнее. В квартире было слишком светло. Яркие лампы в стеклянных плафонах, подсветка шкафчиков, зеркала, прозрачные ножки стульев.

— Папа сказал, так больше воздуха, — объяснила она.

И спорить Костя не стал. Все, что говорил папа, становилось законом. Непреложным и незыблемым. Так было на фирме, будет и дома.

Подготовить отчет за двенадцать часов — с девяти вечера до девяти утра?

— Да, Станислав Сергеевич, — робкий кивок, потупленный взгляд.

Обойти все законы, но оформить налоговый вычет?

— Да, Станислав Сергеевич.

Жениться на вашей дочке — беспросветной дуре с толстыми лодыжками?

— Да, Станислав Сергеевич.

Себя Костя видел героем дурацкого мультика. Маленький комок шерсти с большими глазками, при первой же необходимости поджимает уши и тянет мохнатую лапу, мол, я — мясо, я! Жри меня, самка богомола, главное, чтобы папа твой был доволен.

Папа и правда им благоволил. Отдал квартиру с мебелью, отвалил деньжат, продвинул в замы. А дочка его — беззлобная же, туповата-простовата, но бывает хуже! Так себя Костя и успокаивал. Он вообще умел закрывать глаза. Не замечать, выходящее за рамки успешной жизни.

Тупую дочку шефа, на который придется жениться. И самого шефа — токсичного мудака с комплексом бога и бычьим здоровьем, всех еще переживет. И друзей, что оставались ими по инерции, а на деле давно превратились в ворох грязного белья.

Руки так и чесались схватить, например, Глеба за грудки, встряхнуть посильнее, заорать, мол, что творишь, кобель сраный? Катька тебе с неба упала, готовенькая, острая, как бритва, красивая, как смерть во сне, верная, умная, сучистая ровно настолько, чтобы по лбу бил, стоит с ней словом перекинуться. А ты? Ты на кого полез? На Янку? На деревню эту, над которой ржать — не перержать? Жалели мы ее, жалели! Лабы у нее списывали. Ты чего, мужик?

Но Костя молчал. Интересовался, как дела, зубоскалил про секс после брака, скидывал смешные картинки в чатик. Потому что грудки — дело хорошее, только после них пиво пить будет не с кем. А как без пива-то? Если с первого курса пьется, и после выпуска пьется, и должно питься дальше, и будет, мать вашу, будет, я сказал!

И ради этого Костя был готов терпеть их кислые рожи, с каждым разом все кислее, и старинные шутки, и вялую болтовню ни о чем. Даже щенячьи глаза, спрятанные под нелепо отросшую челку, он мог терпеть. Пусть и стало почти уж невыносимо.

Сколько времени прошло? Пять лет? Семь? Семь лет с их поездки на дачу к Глебу. Перебрали тогда страшно, накурились какой-то дряни, это Янка притащила, в неуемном своем желании показать, какая она оторва.

Спустились с Дениской в подвал размяться, ракетками по мячику не попадали толком. А потом он упал, подвернул лодыжку. Надо было помочь встать, конечно, надо было. Они же друзья, братья почти, столько лет девчонок клеили! Это потом Костя понял, что девчонок клеил только он, а Дениска улыбался робко, смущался, как дурак, краснел, сливался под бочок к Янке, ботанить и чаек с пирожками мамкиными попивать.

Потом — это когда в лицо Костей пахнуло сивушным дыханием, а влажный горячий язык прикоснулся к его губам. Не сладкий язычок какой-нибудь красотки с соседней параллели. Нет. Вполне себе мужской, принадлежащий другу его, брату почти, Дениске Семибратову, славному пареньку, любимцу Янкиной мамы.

Они застыли, пялясь друг на друга. Костя потом думал, что надо было все-таки врезать по бледному, потному и несчастному лицу, глядящему на него щенячьими глазами. Врезать-то можно было, а дальше что? На шум драки прибежали бы остальные, Янка бы заголосила, Глеб бы рванул их разнимать. Даже Катька пришла бы — стоять на верхней ступеньке подвала, кусать губу, сдерживать смех. Перед ней было бы совсем стыдно.

Некрасивая сцена вышла бы. А у них билеты на фест через две недели. Сдавать что ли? Деньги не вернут. Вот же глупость, ну, может, показалось? Ну, примерещилось спьяну. Косяк еще этот. Янка — дура, притащила херню какую-то.

Мысли метались в тяжелой голове, пауза затягивалась, Дениска дышал со всхлипом, даже жалко его стало. И Костя просто поднялся на ноги и пошел наверх. Они еще немного пошумели, потом завалились спать. А с утра, когда Дениска начал собираться в город и всех перебудил, Костя окончательно поверил, что ничего не случилось. Только на Янку злился до самого феста. Но простил. Дура, конечно. Зато своя. Привычная.

Он вообще их любил. Каждого, как родного. Принимал их слабости, помогал, как мог. Сунул Янке деньги на последнюю химию и тут же забыл. Она что-то лепетала, пыталась вернуть, даже слушать ее не стал. Катьку домой отправил, когда та приперлась, пьяная, в пальто, накинутом поверх белья. Хотелось ее до зубного скрежета, но взял такси, усадил, чмокнул в скулу, а на утро долго пялился на сообщение, мол, прости, я пошутила, спасибо тебе и бла-бла-бла. Ничего же не было. За что благодарить? Ничего и быть не могло. А приехал бы Дениска, пьяный и голый, и его бы домой отправил, и в жизни бы потом не упрекнул.