Геннадий Дмитриев - Весь мир под крылом

— Понял, как не понять, — ответил я.

Вот и Новый год наступил, все как обычно, с елкой, с хлопушками, с шампанским, но мне было не до веселья. Я снова начал было курить, но подумав, что это ничего не решит, помучившись два дня угрызениями совести по поводу нарушенного обещания покончить с вредной привычкой, смял наполовину пустую пачку «Ту-134» и бросил в мусорное ведро.

В комитет меня больше не вызывали, время шло, но ничего не прояснялось, в голове возникали мрачные мысли. «А что, если и вправду, сбежать за границу? Попроситься с ребятами на Ан-2 до Измаила, а там угнать самолет и через Румынию, над морем, прямо к туркам, турки назад не вернут. А что потом? Скажу — отправьте меня к дяде в Америку, только не знаю где он живет, и под какой фамилией? Бред».

Прошел февраль, и как-то в марте, восемнадцатого числа, пришел в аэропорт только к обеду, проспал, все равно никакой работы у меня не было, целыми днями болтался без дела, и сразу же понял — что-то не так, что-то случилось. Мне никто ничего не объяснял, и я пошел к Владимиру Петровичу, он был мрачен, хмур, как туча, и непрерывно курил. По количеству окурков и обстановке кабинета понял, что со вчерашнего дня с работы он не уходил.

— Что случилось? — спросил я с порога.

— Готовимся гробы принимать, — прогудел замполит, — борт наш вчера во Внуково упал.

— Какой борт? — у меня внутри все оборвалось.

— 42444, Погода была скверная, минимум для взлета был, для посадки не было, сразу после отрыва от полосы загорелось табло «Пожар левого двигателя», ребята движок не выключили, набрали высоту 1500, потом выключили, стали на посадку заходить, дальний прошли с превышением, над глиссадой, и вправо уклонились, командир уменьшил газ, довернул влево, а выровнять уже не смог, обледенение, максимальный взлетный вес при посадке, так и столкнулся с землей, с левым креном. Пятьдесят семь пассажиров и стюардесса, остальные с разными степенями тяжести в больнице.

— Так, пожар был?

— Не было пожара, ложное срабатывание, как и у тебя. Если бы не твои ящики я секретным грузом, расследование твоего случая давно бы закончилось, глядишь, и рекомендации какие-то бы выработали, как действовать в подобных случаях, может и у ребят бы все иначе сложилось.

Помочь я уже никому ничем не мог, смотреть на то, что творилось в аэропорту, на толпу обезумевших людей, пытавшихся выяснить, живы ли те, кого они встречают, не было сил. Я вернулся домой, взял пачку сигарет и бутылку водки и запил, на целую неделю. Все напряжение полугодичной неопределенности и страшная авиакатастрофа, которой могло бы и не произойти, довели меня до нервного срыва, который я пытался лечить запоем. Через неделю замполит сам пришел ко мне домой.

— Хватит дурью маяться, — сказал он, глядя на батарею пустых бутылок, — возвращайся на работу, к полетам тебя допустили, все обвинения сняты.

— А комитет? А мой дядя в Америке? — спросил я.

— Источник утечки информации они нашли, к тебе никаких претензий с их стороны нет, да и дядя твой оказался честным человеком, думаю, скоро сможешь с ним встретиться.

Вскоре я узнал, что случилось с моим дядей во время войны, и какую миссию он выполнял в США, но это уже другая история.

— Шасси выпушены, зеленые горят, — прозвучал в наушниках голос второго пилота.

Мы заходим на посадку курсом 340, со стороны моря в родном Черноморском аэропорту. Старенький, немало повидавший, Ту-154 идет уверенно, спокойно, впереди берег, покрытый зеленью приморских дач, дальше по курсу взлетно-посадочная полоса.

— Закрылки 28.

— Закрылки выпускаются синхронно, стабилизатор перекладывается.

— Закрылки 45.

— Механизация выпущена.

Все нормально, все привычно, как всегда, на пульте радиокомпаса установлены частоты дальнего привода 348 и ближнего 715. Стрелки приборов показывают — идем в створе полосы. Видимость отличная, до самого горизонта, чуть подернутого легкой дымкой. Самолет снижается, и горизонт, такой далекий и необъятный, становится все ближе; все ощутимей становится та, нечеткая линия, за которой исчезает видимый мир. В юности, как на большой высоте, кажется, что весь мир, необъятный и широкий лежит пред тобой, но с годами высота падает, и все меньше и меньше пространства остается впереди, и так близка становится линия горизонта.

Там, перед самой посадочной полосой, — кладбище. Если не дотянул, — то попадешь по назначению, и яму рыть не надо. Бах! И все — братская могила. Во время посадки на кладбище не смотрю, не кресты и обелиски нужны мне сейчас, а посадочные знаки, но все равно, мрачные мысли приходят на ум. Каждый раз, возвращаясь домой, пролетаю над местом своей будущей постоянной прописки. Впрочем, нет, там меня уже не похоронят, недавно открыли новое кладбище, на месте летного поля бывшего аэропорта «Застава». Там впервые поднялся в небо — там и закончу свой путь.

— Дальний! — докладывает штурман, в кабине звенит звонок, до полосы четыре километра.

— Высота двести пятьдесят.

— Двести.

— Сто.

— Ближний! — снова звенит звонок.

— Восемьдесят!

— Оценка.

— Решение?

— Садимся!

— Десять! Шесть!

— Три! Два! Один! Посадка!

Шасси мягко коснулись земли, гудят колеса на стыках бетонных плит.

— Реверс!

Взвыли моторы, реверс реактивной струи гасит скорость.

— Сто восемьдесят скорость!

— Скорость сто сорок!

— Реверс выключить!

Теперь только тормоза. Скорость падает.

— «Двадцать два семнадцать», освободите полосу, сворачивайте на рулежку! — слышу в наушниках голос диспетчера.

Мы заруливаем на стоянку, и бортинженер выключает двигатели. Гул турбин стихает.

— Я, «двадцать два семнадцать», двигатели выключены, на стояночном, — докладываю диспетчеру.

— Понял Вас, «двадцать два семнадцать», до свидания, конец связи.

Вот и все, прилетели, теперь в свой старенький «жигуленок», и домой. Моей машине, ВАЗ — 2101, или, как ее называют сейчас, «копейке», скоро исполнится сорок лет. Ребята спрашивают: «Почему машину не сменишь? Взял бы себе «шевроле» или «тойоту». «А зачем? — отвечаю я. — Меня и эта вполне устраивает». И, действительно, зачем? Зачем менять то, к чему привык? Гнаться за модой? А смысл? Нормальный автомобиль, отремонтирован, покрашен, на мой век хватит.

У трапа меня встречает Василий Никонорович, заместитель директора компании «Черноморские авиалинии». Когда-то летал у него вторым пилотом на Ан-2. Давно это было, давно.

— Привет, Василий Никонорович!

— Привет, Сережа, как слетал?

— Нормально, а «жигуленок» мой как? Стоит?

— Да стоит, куда ж он денется? А ты что, домой торопишься?

— Тороплюсь, Вася, тороплюсь! — ответил я. Там, в далекой, теплой банановой стране, среди пальм и чернокожих женщин и мужчин, я вдруг ощутил необъяснимую тоску по дому.