Геннадий Дмитриев - Весь мир под крылом

Премию за экономию горючего мне больше не выписывали, даже если эта экономия и была. Экономия горючего — это азарт, как карточная игра. Но если там, в карточной игре, сам за себя, и проигравшие нередко пускали себе пулю в лоб, то у пилота за спиной пассажиры, и плевать им на твою премию, они хотят живыми и здоровыми добраться до места назначения. Вот так и летаем, пока беда не грянет.

И беда не заставила себя долго ждать. Случилось это, правда, не в нашей компании, а в другой, российской, «Пулковские авиалинии». Самолет Ту-154, следовавший рейсом «Анапа-Пулково», пытаясь проскочить сквозь грозу, сорвался в плоский штопор и разбился под Донецком. А причина все та же — экономия топлива. Когда командир понял, что обойти грозу не удастся, и над грозой не пройти, вертикальной развитие облачности достигало шестнадцати тысяч метров, а потолок у Ту-154 двенадцать тысяч, единственным правильным решением было бы вернуться в Анапу. Но это опять посадка, заправка, перерасход горючего. Вот и пошел на авось, авось пронесет. Не пронесло.

— Ладно, Серега, — сказал Василий Никонорович, прервав мои размышления, — пошли на собрание. Я вздохнул и пошел.

Я терпеливо выслушал всех ораторов, говоривших пустыми заученными фразами о достижениях украинской авиации, и даже аплодировал, когда Валере вручали знак отличия, угрюмо стерпел доклад о том, сколько топлива сэкономили пилоты, и что дало это нашей авиакомпании, но когда председательствующий спросил: «Кто еще хочет высказаться по поводу доклада?», и в зале не поднялась ни одна рука, черт меня дернул вылезти со своим мнением.

Сказал все, что думал об экономии топлива, об этих чертовых премиях, напомнил трагедию пулковского рейса и спросил: «Вам что, мало? Ждете, когда беда и в наш дом постучит?». Короче, испортил праздничное настроение руководству. На банкет не пошел.

— Мы подумаем над Вашими словами, — сказал ВПП голосом, не предвещавшем ничего хорошего, — подумаем.

И подумали. Думали не долго. Вскоре подошел ко мне Василий Никонорович с мрачным видом и сказал:

— Готовься, Сережа, к полету.

— Куда? — спросил я с тревогой в голосе. Тон Василия Никоноровича мне не понравился.

— Перегонишь свою «тушку» на завод.

— Зачем? — удивился я. — Ресурс продлен, самолет в отличном состоянии. В чем дело?

— Да не на ремонт самолет твой отправляют, — сказал Василий Никонорович, — ставят его в «железный ряд», в очередь, распилят на металлолом.

— Как? Да что ты говоришь? Надежный, отличный самолет, с ресурсом, и в «железный ряд»?

Василий Никонорович вздохнул.

— По экономическим показателям не дотягивает Ту-154 до мировых уровней. Слишком много керосина жрет. Решили «боингом» его заменить.

— Так, — протяжно произнес я, — а со мной что?

— Сам понимаешь, никто не станет тратить деньги на твое переобучение. Пойми, ВПП тоже прав. Конкуренция среди авиаперевозчиков сейчас знаешь какая? Чтобы выжить, нужно каждую копейку считать, на всем экономить, там, где твоя «тушка» пять тонн сожрет, «боинг» — только три. Цены на горючее растут.

— А человек? Сколько жизнь человеческая стоит? Сумма страховки, что родственникам авиакомпания заплатит, в случае гибели? А судьба пилота, что всю жизнь авиации отдал? Я ведь здоров, здоров, как бык. Я любую медкомиссию пройду!

— Не пошлет тебя уже никто на медкомиссию. Есть негласное указание, пилотов старше сорока на другие типы самолетов не переучивать.

— Значить, и меня, тоже, в «железный ряд»?

— Летная жизнь, Сережа, рано или поздно заканчивается. Ну что тебе? Пенсию ты уже заработал, ну, полетал бы еще годик-другой, а потом ведь все равно, спишут.

— Да, все рано или поздно заканчивается, но пилот живет, пока летает. Вот и кончилась наша жизнь, но какая это была жизнь, Вася! Весь мир под крылом!

«Падает снег, ты не придёшь сегодня вечером». Что это? Откуда? Ах, да! Шарль Азнавур. И действительно, падает снег, и сегодня вечером никто не придёт, и Новый год придётся встречать одному. Ещё темно, шесть утра, можно спать, никуда спешить не нужно, но почему-то всегда, когда можно выспаться, просыпаешься рано. Ах! Какой снег! Снежинки возникают из темноты, лишь на мгновение блеснут перед стеклом, в освещённом квадрате окна, и снова исчезают во тьме. Вот так и мы, возникаем из мрака вечной ночи, чтобы на короткое время появиться на свет, и снова уходим в вечную ночь. Ветер кружит нас в неистовом танце, то сближая, то унося в разные стороны, далеко друг от друга. А кто-то вот так же стоит у окна, и смотрит на нас, как мы смотрим на эти снежинки, у каждой из них своя судьба, но мы не замечаем их, этих мимолётных судеб, мы просто видим, как идёт снег. Для кого-то и наши судьбы, лишь мгновение во мраке вечности. Кто это? Бог? Один, один во всей вселенной, Боже мой! Как он одинок!

Георгий Иванович потянулся за сигаретой, но вспомнил, что он уже скоро год, как бросил курить; давняя, уже забытая, привычка иногда вновь возникает в минуты отчаяния или задумчивости, рука ищет сигарету, как поскользнувшийся ищет опору на льду. Да, он бросил курить, и пить тоже, и теперь Новый год придётся встречать без традиционного бокала шампанского, один бокал, конечно, не повредит, но можно обойтись и без него, тем более, пить одному нет смысла. Снег, снег, снег. Снег на земле, на ветвях деревьев, на крышах домов, и на висках. Снег и одиночество. Можно, конечно пойти к друзьям, но нет настроения, у каждого своя семья. Да, ему будут рады. Несомненно, будут рады, и предложат бокал вина или рюмку водки, он откажется, начнут уговаривать, и возникнет то невольное напряжение, странная неловкость, нарушающая тепло дружеской компании. Нет, не стоит никуда идти.

«Падает снег, ты не придёшь сегодня вечером, падает снег, мы не увидимся, я знаю». Он вспомнил свою первую любовь, и выпускной бал в школе, как танцевал с ней, в первый и последний раз. За окном лежала звенящая, теплая южная ночь, а в зале Шарль Азнавур с нежной печалью в голосе пел о том, как падает снег. Её рука лежала на его плече, она смотрела в его глаза, и улыбалась нежной, печальной улыбкой, и Шарль Азнавур пел о том, что встречи больше не будет. Потом были разные города, и невысказанность, неопределённость, мучительная, тягучая, безысходная. Он помнил, как написал ей письмо, как ждал ответа, и когда получил, понял, что надежды больше нет. Не стало надежды, но не стало и той мучительной неопределённости. Потом он уехал работать на Крайний Север, в надежде на то, что полярные снега смогут погасить жгучую боль неразделённой первой любви, но в завывании северной вьюги он снова слышал ту тихую, нежную печальную мелодию и голос, поющий о том, что встреч больше не будет.