Геннадий Дмитриев - Весь мир под крылом

С тем, другим, прожили они не долго, он был хорошим мужем, заботливым, внимательным, но потом… Потом начал пить, сначала немного, по случаю, дальше всё чаще и чаще, иногда запои продолжались неделями. Как могла, боролась она с несчастьем, погубившим ни одну семью, но не в силах справиться ни с ним, ни с собой собрала вещи и ушла.

Это было давно, очень давно, в той, другой, совершенно другой жизни. Казалось, всё прошло, всё забылось, и вдруг это письмо. Значит, отправлено было то, другое, которое написала она в порыве горечи и отчаяния! Вот почему не было ответа!

*******************************

Маленькой, затерянный в просторах севера аэропорт был до предела забит пассажирами и экипажами воздушных судов, нашедших временный приют, укрывшихся от беспощадной стихии циклона. Георгий Иванович был не первым командиром, желающим получить у метеослужбы подробный прогноз метеорологической обстановки, хотя и так было ясно, что Новый год придётся встречать в этом, забытом Богом и людьми аэропорту. Собравшиеся у двери кабинета, где находилась метеослужба, обсуждали только одну тему — как долго будет держать их в плену разыгравшийся циклон?

Вскоре дверь кабинета открылась, и вышла женщина, что-то объясняя собравшимся. Георгий Иванович не мог расслышать её, из-за гула толпы, но он сразу, только увидев эту женщину, понял — это была она. Прошло столько времени, она изменилась, да и он уже не был тем застенчивым юношей, но что-то неуловимое, недоступное взгляду, не поддающееся логике чувство, возникло в его душе, какая-то невидимая искра вспыхнула в давно потухших глазах, и она, несомненно, узнала его. Она двигалась сквозь толпу к нему, и все собравшиеся здесь люди, весь монотонный гул аэропорта — всё это исчезло куда-то, растворилось, — остались только он и она, да бесконечный, летящий из темноты, и исчезающий во тьме снег, и звуки забытой, нежной, печальной мелодии заполнили пространство, и время перестало существовать. «Падает снег, ты не придёшь сегодня вечером, падает снег, мы не увидимся, я знаю, но я снова слышу твой любимый голос, и чувствую, что умираю, тебя нет здесь».

И снова рука её лежала на его плече, и звучала тихая музыка, пел Шарль Азнавур, и за окнами падал снег.

Очередь «фокке-вульфа» ударила по стабилизатору и правому крылу, Ла-5ФН вздрогнул и метнулся вправо, кренясь и опуская нос. Я ушел от атаки переворотом через крыло, не успев погасить скорость, но вывести машину из пикирования не удавалось. Руль высоты заклинило, ручка управления остановилась в среднем положении и дальше не двигалась, хоть я и тянул ее двумя руками, скорость росла. Я уже видел точку на земле, в которую врежется самолет. Теперь я понял, что такое смерть, нет, это не старуха с косой в белом саване и с пустыми глазницами черепа, смерть — это точка. Когда все пространство, вся ширь и величие мира, все мысли и чувства сужаются до размеров точки и исчезают, вот тогда и наступает смерть. Вот она, на земле, она стремительно приближалась, и я не видел уже ничего, ничего не ощущал, ни о чем не думал, кроме этой точки, вся жизнь моя сосредоточилась в ней, и неудержимо, с нарастающей скоростью мчалась к своему концу.

«Нет! Я не хочу!» — мелькнула последняя мысль в угасающем сознании. Так глупо, так бездарно поставить себя под удар! «Выходи из атаки! „Фоккер“ слева, выходи, я прикрою!» — крикнул мне по рации ведомый и рванулся наперерез заходящему слева «фокке-вульфу», но не успел. А я, вместо того, чтобы уйти вправо, продолжал атаку, всего одно мгновение оставалось, чтобы нажать гашетку пулемета и завалить «юнкерс». Поздно. Теперь уже все поздно, осталась только одна точка на земле, и все, больше ничего.

В каком-то последнем, безумном отчаянии я уперся ногами в педали и, привстав над сидением, спиной, руками, всем телом, всем своим существом рванул на себя ручку управления. Нет, я не услышал, а почувствовал каким-то звериным чутьем скрежет металла, обломок обшивки, заклинивший руль высоты, оторвался, и ручка поддалась. Перегрузка вдавила в сидение, в глазах потемнело.

Самолет вышел из пикирования в нескольких сантиметрах от той точки, в которой ждала меня смерть. Сжатый воздух под крыльями ударил по земле, поднимая облако пыли. Я набрал высоту, осмотрелся. Самолет слушался рулей, хотя вправо маневрировал вяло и неохотно, но все же держался в воздухе и мог продолжать бой. Вокруг меня никого, ни своих, ни противника. Где ведомый? Черт!

Бой окончен, пора домой. Разворот влево, и вдруг справа из-за облака, выходит «фокке-вульф», он не видит меня. Чуть правее и он в прицеле. Форсаж двигателя, вперед! Так, где же ведомый? Да, вот он, на месте, как и положено в правом пеленге. На душе спокойнее. «Прикрой, атакую!» — крикнул я ему, заходя «фоккеру» в хвост. Прицел, упреждение, короткая очередь. «Фоке-вульф», задымил, завалился на левое крыло, пошел вниз. Я проводил его взглядом, а зря! «Никогда не смотри, как падает сбитый враг, — учил командир полка, — прозеваешь — окажешься на его месте».

Пули ударили справа по фюзеляжу, прошили фонарь кабины и приборную доску. «Фокке-вульф» прошел надо мной, боевым разворотом выходя из атаки. Откуда он взялся? Черт! Ведомого нигде не видно. «Сбили!» — мелькнула тревожная мысль. Этот чертов «фоккер» сбил ведомого и атаковал меня.

Боль, досада. Как же так? С самого начала войны вместе, друг друга понимали с одного слова, с одного взгляда, и на тебе! Моя вина. Если бы тогда послушал его и вышел из атаки, то и он бы сейчас был жив. Сожалеть поздно, можно только отомстить. Мы остались одни, я и тот «фокке-вульф». И один из нас должен был упасть на землю, объятый пламенем. Другого исхода не будет.

Боевым разворотом влево вышел я «фоккеру» в лоб. Принято считать, что лобовая атака непременно заканчивается гибелью одного или обоих противников, кто раньше отвернет, тот и подставит себя под удар, если не отвернет никто — столкновение и взрыв. Это не совсем так. В лобовой атаке противники сходятся со скоростью до тысячи километров в час, а то и более. Не так просто попасть друг в друга, даже для того, чтобы столкнуться, времени для прицеливания почти нет. Нужно прицелиться, дать короткую очередь по врагу, не раньше и не позже, а только в тот, единственный момент, и отвернуть тогда, когда противник уже не сможет среагировать, не успеет ни выстрелить, ни уклониться.

Нужно еще знать, куда отворачивать, чтобы не столкнуться. Мы шли навстречу друг другу, и никто не отворачивал, мы оба шли до конца. Выстрелили мы одновременно, но ни моя очередь, ни очередь «фоккера» не достигли цели. Мы разошлись, едва не столкнувшись.