Геннадий Дмитриев - Девочка и кошка

Вадим расплылся в сальной улыбке, и произнёс:

— Ну-ну. Считайте, Вам повезло, кэп, что у Ваших друзей остались ещё совковые принципы.

Иван Семёнович не ответил, он повернулся к Борису, протянул ему руку, и сказал:

— Ну, вот и всё, прощай, Борис, удачи тебе. Кто знает, может, когда и встретимся.

— Прощайте, Иван Семёнович, и Вам удачи, я на вокзал, надеюсь отыскать свои вещи.

Капитан ушёл, и Борис, небрежным кивком простившись с остальными, повернулся, чтобы уйти, но Ира окликнула его:

— Постойте, не обижайтесь на нас. Она подошла к нему и улыбнулась, улыбнулась той загадочной улыбкой, как и при первой встрече, у подножки вагона.

— Вы с ними? — спросил Борис.

— А с кем же ещё? Мир жесток, и нельзя упускать то, что уже наметилось, появилась реальная возможность устроиться в этой жизни, Виктор богат, и кажется, он неравнодушен ко мне.

— Но Вы понимаете, что Вы предали капитана?

— Да, ладно, ведь всё обошлось. Ему не придётся продавать квартиру.

— А Вы? Вы хоть понимаете, что заплатили честью и достоинством за возможность устроиться в жизни?

— А что они значат, честь и достоинство, когда вокруг только бедность, нищета? А тут такой шанс, другого может и не быть, да я ведь ничего не сделала, в сущности. Ничего не сказала, когда они разводили капитана на деньги. Таков уж мир, и ничего тут не поделаешь.

— Но есть и другой мир, есть Иван Семёнович и его друзья, есть люди, для которых: честь, достоинство, дружба — не пустые слова.

— Я сделала свой выбор.

— Тогда прощайте.

Борис ушёл. Он поднимался по пыльной улице, по обеим сторонам её росли платаны, сплетая свои ветви над дорогой, низкий, покрытый пылью кустарник отделял от проезжей части тротуар. Улица петляла, поднимаясь вверх, наконец, она выровнялась, и уткнулась в площадь, на которой сквозь ветви платанов проступало увенчанное шпилем здание железнодорожного вокзала. Борис вошёл в здание, и очутился в круглом зале, посередине которого в небольшом бассейне с фонтаном плавали рыбы, справа располагались билетные кассы, слева — окошко дежурного администратора, именно здесь решил Борис разузнать о путях решения своей проблемы. Женщина средних лет, дежурный администратор, выслушав Бориса, протянула ему записку, в ней был адрес, написанный ровным, красивым почерком.

— Второй железнодорожный проезд, — сказала она, — это сразу за вокзалом, пройдете два квартала, там двухэтажный дом.

Он поблагодарил, ещё раз внимательно изучил записку, и отправился по указанному адресу. Он легко нашёл дом, вошёл в подъезд, унылый, мрачный, с облупившейся местами краской панелей, поднялся на второй этаж. Запылённое тусклое окно наверху с трудом пропускало свет, падающий на аккуратно убранную, но давно не знавшую ремонта лестничную клетку. Борис позвонил. Дверь открылась, и полумрак лестничной клетки озарила синева — огромные синие глаза хрупкой, милой девочки, той самой проводницы седьмого вагона, с влюблённым восторгом смотрели на него.

Дождь. Снова дождь. Бесконечный, серый, унылый, будто умирающая осень плачет этим монотонным дождём. Капли его медленно ползут по стеклу, искажая пространство, перечёркнутое косыми полосами, как листок школьной тетрадки. Снова дождь. И снова не будет писем. Их не было сегодня, вчера, и позавчера, их нет уже целую неделю. Воскресение. Никуда не нужно спешить, можно целый день сидеть у окна и смотреть, как истекает дождём хмурая, печальная осень. Уже и листьев на деревьях почти не осталось; они опали, прохожие втоптали их в грязь, и дворники смели в кучи. Дождь, снова дождь; за окном лужи, покрытые мелкой рябью, да мокрые ветви деревьев, с которых капает вода.

Сегодня в музее Западного искусства открывается выставка фламандских художников. Только три дня. Лучше сходить на выставку, чем смотреть на этот дождь. Всё равно, сегодня не будет писем. Худенькая старушка в синем плаще уже час назад разнесла почту. Как неохота выходить на улицу, ветер бьёт дождинками по щекам, сырость проникает под кожу. На улице мало людей, они сидят в теплых квартирах и смотрят на этот дождь, лишь немногие, которых что-то важное выгнало за порог в эту ненастную, пронизанную ветром и дождём осень, медленно бредут по лужам. Вот и остановка троллейбуса. Он подходит, обдавая людей водой и грязью. Кто-то ругается, кто-то молча вытирает запачканную одежду, и все стремятся втиснуться в узкую дверь, чтобы не оставаться здесь, под этим мелким, холодным дождём. В троллейбусе тепло, пассажиры протирают ладонями запотевшие стёкла, стараясь разглядеть в мутном пространстве за окном свою остановку. А вот и моя — «Музей Западного искусства», пора выходить.

Я взял билет, повесил в гардеробе мокрый плащ, и вошёл в зал, полный тайны, заключённой в древних, написанных рукой известных и неизвестных художников, полотнах. Я перехожу из зала в зал, смотрю на мир, давно уже умерший, отшумевший, как эта осень, застывший в потускневших красках, покрытых сетью паутинок, картин. Я вглядываюсь в лица людей, живших сотни лет назад, любуюсь природой, не израненной шрамами дорог, смотрю на закаты и рассветы, не закопченные дымом фабричных труб. Один портрет особо привлек меня: дама, в длинном, красном платье, с густыми чёрными, падающими на обнажённые плечи волосами, стоит у перил лестницы; одна рука её небрежно касается перил, другой она поддерживает платье. Она спускается по ступеням, нога в позолоченной туфельке уже сделала шаг, появившись из-под края платья. Глаза её, светящиеся тайным, зеленоватым светом, смотрят на меня в упор.

Я узнал её сразу, это была она, та, от которой я уже целую неделю жду письма. Взгляд, поворот головы, тонкая прядь волос, упавшая на лоб, печальная улыбка, застывшая в уголках губ. Я не дыша смотрю на портрет. Откуда она здесь, среди картин семнадцатого века? Кто мог изобразить её? Надпись под картиной гласит: «Портрет дамы. Неизвестный художник». Я не заметил, как подошла женщина, служащая музея, и что-то спросила, потом тронула меня за рукав, — я обернулся и посмотрел на неё отрешённым взглядом.

— Что с Вами, молодой человек? Вы уже больше часа стоите у этой картины.

— Эта картина, — ответил я. — Откуда она у Вас?

— Выставка передвижная, картины собраны из разных музеев, если хотите, я уточню.

— Уточните, пожалуйста, я подожду.

Она ушла, а я остался наедине с картиной, написанной неизвестным художником три века назад. Я смотрел на неё и не мог двинуться с места. Наконец вернулась служащая музея, и сказала:

— Эту картину мы получили из Рошанска, возможно там есть более точные сведения о ней.

Рошанск, там живёт она, та, от которой я жду письма. Она живет там сейчас, а картина написана в семнадцатом веке, во Фландрии, расположенной за тысячи километров от Рошанска.