Александр Торик - Флавиан. Восхождение

Выйдя на улицу, я сразу же столкнулся нос к носу с подходящим к дверям Флавианом и тремя незнакомыми мне монахами, очевидно хозяевами кельи, сопровождаемыми Игорем, несущим оставшиеся в багажнике сумки.

Поклонившись и благословившись у настоятеля кельи иеромонаха отца Херувима, я заслонил собою дверь.

— Отцы! Там это… — Я запнулся, не зная, как описать свое видение. — Дзынь, дзынь, дзынь!

Флавиан удивленно поднял на меня брови.

— Словом, искушение! — выпалил наконец я.

Отцы-агиориты переглянулись и рассмеялись.

— Это не искушение! — ответил отец Херувим. — Это Лао Ди — отец Димитрий, наш гость, духовник одного провинциального женского монастыря в России. Активно занимается апостольской проповедью употребления «правильного» китайского чая среди афонского монашества. И небезуспешно, обрел уже немало адептов! — Отцы снова рассмеялись. — Пойдем, он и вас с отцом Флавианом приобщит к своему «дао ча»!

— А-а-а! — протянул я. — А я подумал…

Но я не стал говорить, о чем я подумал. А просто смиренно отступил в сторону, пропуская в двери кельи отцов-агиоритов.

Знаете ли вы, что такое…

Нет, лучше так: «Лао Ди взял ча-ху и поставил его на чабань. Затем окатил ча-ху кипятком снаружи и внутри. Затем взял ча-хэ с улуном и всыпал улун в ча-ху. Затем залил улун в ча-ху кипятком и, закрыв ча-ху, опрокинул его в гундаобэй. Из гундаобэя (он же ча-хай) Лао Ди разлил улун по вэнсянбэям и покрыл их пинминбэями. Затем перевернул пинминбэй вверх вэнсянбэем, вынул вэнсянбэй и начал нюхать пар».

Это все называется гун-фу-ча, то есть, в переводе на русский язык, высокое искусство чаепития.

Вот чего я теперь знаю! Афон!

Словом, пока Игорь, стоя у плиты, занимался приготовлением тушеных овощей с креветками для всей братии и салата из зелени, принесенной тихим улыбчивым отцом Лукой, Лао Ди, он же иеромонах Димитрий, провел с Флавианом и насельниками кельи мастер-класс по китайскому чаепитию.

Сначала расставил на привезенном в подарок келиотам чайном столике («чабань») чайничек из исинской глины («ча-ху»), плошку с отверстием сбоку для «знакомства с чаем» («ча-хэ»), кувшинчик, куда сливается чай из чайничка («гундаобэй, он же ча-хай») и несколько чайных пар, состоящих из высокого узкого стаканчика («вэнсянбэя») и широкой низкой пиалушки («пинминбэя»). Потом батюшка вкратце рассказал нам назначение каждого предмета и, заварив привезенный им же чай-улун, показал, как надо правильно вдыхать чайные пары из высокого стаканчика, а затем пить сам чай из пиалушки.

Отцы улыбались, но нюхали, а мне понравилось! Особенно после разъяснения отца Димитрия, что в процессе вдыхания чайного пара из «вэнсянбэя» происходит не только наслаждение ароматом, но и полезная ингаляция носоглотки эфирными маслами, содержащимися в чайном пару, я просто почувствовал себя в глубине души уже почти «этническим китайцем»! Естественно, я сразу же записал адрес чайного магазина в Первопрестольной, где можно приобрести в придачу к чаю все необходимые аксессуары.

«Гун! Фу! Ча!» — звучит прямо как музыка! И чего это мой батюшка так ехидно улыбается, глядя на меня?

— Отче, а ты в каком женском монастыре подвизаешься? — поинтересовался отец Флавиан у Лао Ди.

— В Северо-Холмском монастыре в честь Иверской иконы Божьей матери, — смиренно ответил отец Димитрий, мягко улыбнувшись из-под усов.

— Иверской! — не удержавшись, воскликнул я. — Нашей, Афонской!

— Отец Димитрий уже спасен, — вставил слово иеродьякон Фома, — у нас здесь говорят, что священника, служащего в женском монастыре, ангелы вводят сразу в рай, минуя мытарства, так как свои мытарства такой священник уже прошел в женской обители!

Отец Димитрий опять смиренно улыбнулся.

— Отче, а сестер у вас в обители много? — вновь поинтересовался Флавиан.

— Чуть больше двадцати, — ответил отец Димитрий.

— Молодых много?

— Средний возраст за шестьдесят, мать настоятельница недавно подсчитала.

— Ого! — воскликнул отец Херувим. — Это же прямо дом престарелых!

— А мать игуменья у вас какая? — спросил Флавиан.

— А что, разве бывают разные? — удивился я, вспомнив нашу Т-скую игуменью, добрейшую мать Лидию, духовного друга отца Флавиана.

— Ох бывают! — вздохнул отец Димитрий. — Нынешняя игуменья слава Богу! А вот предыдущая была — беда…

— Накуролесила?

— Да уж! — опять вздохнул отец Димитрий. — Нынешняя матушка пятый год сестер реабилитирует, и то еще некоторые не до конца «оттаяли». Предыдущая настоятельница так им души перековеркала, что иные в психушке побывали после ее экспериментов, а иные чуть веру не потеряли. Да и ушло из монастыря немало…

— Зато ты, отче, наверное, при ней «жировал»? — хохотнул отец Херувим.

— А как же! — продолжая кротко улыбаться, ответил отец Димитрий. — В последние три года ее правления сестрам ко мне даже под благословение подходить запрещалось, не то что за советом или на исповедь.

— Подожди, отче, — откликнулся Флавиан, — а как же таинство покаяния у вас совершалось?

— Очень просто! Исповедоваться сестер игуменья заставляла самой себе, вроде святоотеческого «откровения помыслов», а ко мне те, кого она к причастию допускала, подходили лишь под епитрахиль для разрешительной молитвы.

— Однако! — вздохнул мой батюшка. — Нескучно у вас было!

— Слава Богу за все! — с улыбкой отозвался отец Димитрий. — Я за тот период многому научился, главное — внутрь себя глядеть и не осуждать никого, так что я той игуменье по большому счету благодарен даже. Бог весть, что бы со мной было, если бы меня там одним «елеем поливали»! Сестер вот тех жалко…

— Ну а нынешняя игуменья как ситуацию исправляет? — вновь спросил отец Херувим.

— Она правильно начала, со службы и с молитвы общей. Раньше у нас литургия только по воскресеньям и праздникам совершалась, как на сельском приходе каком-нибудь. Правило сестры по кельям читали, у кого еще силы после послушаний оставались, утренние молитвы с полунощницей и молебен перед чтимой Иверской иконой кое-как исполняли — да и то хорошо, если половина сестер на них приходила. Все равно сразу после полунощницы мать благочинная всех, кто в храме был, кроме регента, на послушания угоняла.

А сама игуменья на сестринские правила и вообще никогда не ходила, «келейно подвизалась». Она и на всенощных только к полиелею являлась, а после помазания уходила, самое большое — канон выстаивала. Да нередко и просто вместо службы разъезжала где-то по своим игуменским важным делам.

«Я ваша мать и кормилица! Вы, дуры неблагодарные, не знаете, скольких трудов мне вас, дур, содержать стоит! А мне еще и обитель восстанавливать надо», — это было ее обычное игуменское наставление.