Чжан Цзе - Тяжелые крылья

Чайник на печурке громко забурлил. Ли Жуйлинь взял чай, лежавший на столе, и заварил. Ишь ты, цветочный, с жасмином, по восемь юаней кило, не то что прежний — по шесть! Да, многое за это время изменилось… Ли Жуйлинь снова сел, вытащил портсигар и закурил, оглядывая немудреное убранство проходной. Под стенными часами висело объявление, аккуратно написанное кистью. Большой маятник часов качался, словно человеческая голова, без устали кивая то на один, то на другой иероглиф. В объявлении говорилось:

На территории завода запрещается:

1. Плевать на пол и на землю.

2. Курить (кроме специально отведенных мест).

3. Сорить.

4. Ставить где попало машины и велосипеды.

5. Проводить посторонних без специального разрешения.

За нарушение каждого из этих правил штраф 1 юань.

Ли Жуйлинь перечитывал объявление, и с каждым разом оно казалось ему более строгим. То, что на завод нельзя водить посторонних, это понятно, но зачем драть целый юань за брошенную бумажку или за плевок на пол? Может, для того, чтобы нажиться на людях? Такого он еще не видывал, это что-то новое. На улицах всегда валяется полно окурков, бумажек и прочего, потому что народу слишком много. А не плевать на пол китайцы просто не могут. Они плюют и в автобусах, и на собраниях, и в театрах — недаром у них столько подметальщиков. И где ставить велосипеды? Неужто только на платных стоянках? Работающие там старухи и так все время гоняют людей. Своими дудками и истошными воплями они выбьют два фэня даже из того, кому совесть гаубицей не прошибешь. В армии Ли Жуйлинь был артиллеристом и стрелял как раз из гаубицы. Впрочем, теперь гаубицы давно устарели, есть орудия и помощнее.

Это объявление — наверняка дело рук Чэнь Юнмина. Он недавно вернулся из командировки в Японию, вот оттуда и вывез эти заморские штучки. Рассказывают, после его возвращения весь завод целый день драил стекла. Что и говорить, их не мыли больше двадцати лет, со времени основания завода, на них скопился толстый слой сажи и грязи, но никто не испытывал от этого неудобства. Завод ведь не отель, он всегда грязен. Лужи машинного масла, металлическая стружка, шлак из литейного цеха… Не только окна, но и деревья во дворе покрыты шлаковой пылью. Может, еще и деревья мыть?

Чэнь Юнмин долго объяснял всем важность культурного производства: «Отличный завод превратили в какую-то тюрьму! Зайдешь на территорию — чуть не в обморок падаешь. Какая тут может быть производительность? Если иностранцы увидят такое, они не захотят с нами торговать, не поверят, что при подобном отношении к заводу люди могут по-настоящему относиться к труду и что с такого завода может выходить нормальная продукция!»

В конце концов на заводе поставили теплицу, пригласили садовника, а все пустыри засеяли травой, поскольку она оберегает цеха от пыли и, стало быть, повышает качество изделий. Все это, конечно, хорошо, но так ли уж обязательно? Разве это восполнит нехватку электричества или сырья? Завод есть завод, а чтобы полюбоваться цветами, можно в парк сходить. Зачем слепо следовать за иностранцами? Они капиталисты, а мы и без цветов живем да машины выпускаем.

А может, он напрасно придирается к Чэню? Нет, именно по его милости он превратился в простого вахтера.

Весной, вернувшись с министерского совещания по проблемам управления, Чэнь Юнмин начал действовать еще активнее, чем тогда, когда впервые пришел на завод. Он заговорил о расширении самостоятельности предприятий, о рыночной конкуренции, о перетряске руководящего состава, о свободном выборе начальников, упразднил группу по изучению опыта Дацина, политотдел, ликвидировал должности освобожденных парторгов в цехах. Да, смелый малый!

Ли Жуйлинь много готов был понять, но далеко не все. Разве можно, например, обойтись без политотдела и группы по изучению передового опыта? Чэнь Юнмин заявил в своем докладе: «Эти подразделения существуют лишь для проформы, а нам нужна не форма, а содержание. Зачем развешивать всякие кричащие вывески, когда главное для нас — сердцем чувствовать нужды народа, честно решать его проблемы, любыми способами поднимать производство. В пятидесятых годах наша экономика развивалась неплохо, а ведь тогда у нас на предприятиях не было политотделов, и это ничуть не мешало сплочению. В то время идейно-воспитательной работой занимались все руководители, выделять для этого специальную группу людей не считали необходимым. А сейчас начальство вообразило, что ему незачем вмешиваться в воспитание, поскольку это прерогатива политотдела. Неужели партийное руководство состоит в том, чтобы обеспечить работой меньшинство, а остальные пусть сидят сложа руки?»

И все-таки Ли Жуйлинь не представлял себе, к чему приведет «свободный выбор начальников». Где об этом написано, кто из высоких руководителей говорил такое? Даже в «Двенадцати основных мерах по совершенствованию предприятий», спущенных из министерства, не было ничего подобного.

«Все силы нужно бросить на укрепление отделов, цехов и бригад!» — продолжал Чэнь Юнмин, и он знал, что говорил. Без этих мер завод не удастся переоборудовать. Разве можно работать с такими людьми, как начальник охраны или Дун Дашань, которые все пускают под откос? Начальник отдела социально-бытовых проблем тоже ничего путного не делал, только штаты свои раздувал. Квартиры или комнаты он давал лишь тем, кто совал ему в лапу, а остальные — и не надейся. Люди возмущались, но открыто роптать не смели. Кто его решится тронуть? Все жилье в его руках.

Много хлопот доставляла и заместительница начальника отдела труда и зарплаты: чуть что — бегала плакаться в министерство. Сначала Чэнь Юнмин относился к ней неплохо. Ему нравилось смотреть вперед, он знал, что женщин-руководительниц на заводе мало и стоит увеличить их количество. Но когда начальник отдела вышел на пенсию, а эту даму сразу не назначили на его место, она начала вовсю крыть дирекцию и партком, перестала ходить на работу и помчалась к Сун Кэ: дескать, ее не уважают, преследуют, выгоняют… До того Суну голову заморочила, что он перевел ее на другой завод.

Перед увольнением Чэнь Юнмин имел с ней разговор: «Вы допустили немало несправедливостей в отношении парткома и дирекции, но я все-таки хочу поговорить с вами по душам. Придя на этот завод, я первым делом выступил перед активом и сказал, что буду многое менять в образе мыслей людей, но не самих людей. Не хочу уподобляться монарху, который разом отказывается от всех своих подданных. Мы должны крепить единство — только тогда сможем чего-то добиться. Правильно? На том собрании рабочие высказали о вас много неприятного, вы это сами знаете, но партком вам все-таки поверил, даже принял в свой состав. Вы хоть понимаете значение этого? И в комиссию по проверке дисциплины вас ввели, чтобы повысить ваш авторитет. Да, после ухода вашего начальника на пенсию вас полгода не назначали на его место, потому что были и другие претенденты. Но мы их все-таки не выбрали, для вас место держали, неужели непонятно? А вы, видите ли, подождать не захотели. Что вас больше волнует: работа или карьера? Не дали вам желанной должности, так вы тут же ругаться последними словами! Это недостойно коммуниста и руководящего работника… В общем, получилось испытание для вас, и очень жаль, что вы его не выдержали. Если хотите перейти на другой завод, пожалуйста, но перед уходом я просто обязан был сказать вам все, что думаю».