Чжан Цзе - Тяжелые крылья

По бесхитростной болтовне водителя Вань Цюнь чувствовала, что он хочет проявить к ним участие. А едва приехали, он, ткнув себя пальцем в грудь, объявил: «Дайте мне ребенка, хозяйка, я мигом, даже не запыхаюсь!»

И в два счета взмыл с мальчиком на спине на третий этаж.

Когда, усадив сына на кровати, Вань Цюнь спустилась, чтобы расплатиться, шофер уже вновь напевал:

Вань Цюнь поблагодарила его: «Спасибо, товарищ водитель». Тот грубовато откликнулся: «О чем разговор? Когда в следующий раз понадобится машина, вызывайте прямо меня. Меня зовут Гао Чжаньхэ».

Вань Цюнь, стоя у подъезда, смотрела, как он дает задний ход, выезжает на дорогу и, включив скорость, мчит вдаль. Как будто и не было ничего.

Наверное, не следует сравнивать этого шофера с Фан Вэньсюанем. Шофер — человек простой, у него душа нараспашку. И вот он неожиданно оказался ближе Вань Цюнь, чем человек, которого она любила. Фан Вэньсюань заметил, как Вань Цюнь опустила плечи, с ее губ сорвался чуть слышный вздох, а прищуренные глаза вдруг широко раскрылись. Она повернулась к сыну.

— Если хочешь покушать, я приготовлю.

Сын, повернувшись к матери, долго смотрел на нее. Вань Цюнь знала, что, если б они были сейчас вдвоем, он бы обнял ее за шею и поцеловал. Но когда мальчики, подрастая, начинают сознавать, что к чему в этой жизни, они воображают себя героями, сказочными богатырями. А герою не подобает целовать свою маму на виду у всех. Потому он лишь тихонько произнес:

— Огурца соленого.

У Вань Цюнь защипало в носу. Она едва не взмолилась: «Ну попроси же еще чего-нибудь!» Ей так хотелось, чтобы сын придумал какое-нибудь разорительно дорогое лакомство.

Фан Вэньсюань наконец увидел возможность сделать что-то полезное.

— Если надо что, я куплю.

Сын сердито и, похоже, несколько язвительно проговорил:

— Только жидкой каши и соленого огурца!

Дети часто бывают наделены природным чутьем, неосознанно ощущают опасность, отличают правду от лжи, а друзей от чужих.

Мальчик смутно чувствовал, что мама сегодня не такая, как всегда. Она чем-то расстроена и встревожена. И в его глазах она вдруг превратилась в девочку, нуждавшуюся в его покровительстве.

«И чего этот дядя расселся здесь? — думал он. — Это из-за него мама грустная».

— Мама, — сказал он, — свари мне каши, я хочу есть.

Вань Цюнь быстро поднялась, достала мешок с рисом, кастрюлю. Сняв с кастрюли крышку, увидела, что еще осталась лапша. Вероятно, уже невкусная: вида никакого, да, похоже, и не приправлена ничем. Что сейчас купишь-то в магазинах?

Фан Вэньсюань подумал, что, если б они жили вместе, она ни забот, ни хлопот не знала бы. Он представил себе, какой бы тогда была Вань Цюнь, какая могла у них быть семья… Ведь ему нужен человек, а не та иуда бесстыжая, что за каждым шагом его следит. Только сможет ли он пойти против устоев общества? Люди любят делать из мухи слона и изумленно спрашивать при этом: «Для чего разводиться? Есть жена — и ладно. Ведь одна женщина совершенно не отличается от другой». Станут всячески препятствовать ему, будто бы примиряя, напомнят о партдисциплине, о совести коммуниста, о законах, начнут пугать его крахом авторитета, припирать к стенке вопросами вроде: «Чем ты, собственно, заниматься хочешь, политикой или любовью?» А по сути, истинный смысл таков: «Выбирай: либо быть чиновником, либо любить». Как будто любовь — это что-то несовместимое с революционными целями, какая-то буржуазная или троцкистская установка, или, во всяком случае, совершенно неподобающая работнику аппарата пагубная привычка вроде курения гашиша. Наконец, все друзья и товарищи от него отвернутся…

Фан Вэньсюаню с его умом следовало бы понимать, что все эти пышные рассуждения о коммунистической морали — только тонкий слой лака, прикрывающий мораль феодальную. Учение Маркса постепенно обрело такую популярность, что его демагогически используют для своего оправдания даже те силы, которые марксизм призван уничтожить.

Но Фан, увы, не сумел разобраться в этом. Прав был Хэ Цзябинь, говоривший не раз Вань Цюнь: «Не смотри, что эти начальники управлений с умным видом разъезжают на своих машинах. На самом деле они мало в чем разбираются, а неясного для них тьма».

Ощущение несвободы, невозможности сбросить путы не раз повергало Фан Вэньсюаня в отчаяние. Он завидовал простым людям, которые могут, выпив рюмку-другую, беззаботно завалиться спать или, сыграв пару партий в картишки, часами плевать в потолок. Когда же и он станет таким беспечным, таким раскованным?

Вань Цюнь, понюхав оставшуюся лапшу, скривилась:

— Стухла!

Шлепая тапочками, понесла выбрасывать в туалет. Казалось, она не замечает Фан Вэньсюаня. Неужели он стал так неприятен ей? Если это наказание, то он должен принять его. Он готов искупить вину чем угодно.

Он прошел за Вань Цюнь на кухню. Вот она открывает кран, моет кастрюлю, затем промывает рис. Плеск воды и движения ее рук почему-то усилили его чувство вины.

— Вань Цюнь, прости меня.

— За что? — Ее руки застыли на миг, затем вновь задвигались, промывая рис. — Мы в верности друг другу не клялись, ты мне ничего не обещал. За что же ты просишь извинить тебя?

Она даже не повернулась к нему. Он лишь видел две острые ключицы, упрямо торчавшие под тонкой рубашкой.

— Ну, тогда… представь себя на моем месте.

О да! Войти в его положение! Слабый всегда ждет к себе снисхождения.

Вань Цюнь вдруг почувствовала, что из сердца ее что-то улетает, как птица. И она сказала, словно обращаясь к этой птице:

— Уходи!

Фан Вэньсюань начал торопливо шарить в карманах. Помявшись в нерешительности, проговорил с усилием:

— Я оставлю немного денег. Тебе могут понадобиться.

— Ты же знаешь, я не возьму!

Ну конечно! Его пальцы неловко замерли у кармана.

— Уходи!

Он ушел. Остановившись за дверью, он прикоснулся к дверной раме с отслаивающейся коричневой краской. У него было чувство, что если он уйдет сейчас, то ему уже не вернуться. И эта дверь, и безалаберная квартира за дверью, и то, что было с ним, — все куда-то исчезнет…

Вань Цюнь видела в кухонное окно, как Фан Вэньсюань идет к автобусной остановке. Он не решился приехать к ней на машине. Эта деталь отнюдь не улучшила ее мнения о нем. Когда Вань Цюнь вошла в комнату, сын спросил:

— Мама, ты плакала?

— Нет.

Убрав со стола разбросанные вещи, она принялась вытирать тряпкой пыль.

Сын поднял острый кулачок: