Сарина Боуэн - Полутона

Он неправильно понимает мое молчание.

– Ты никогда не была на концерте? – театрально вонзает нож себе в сердце. – Какой ужас. Я жил ради этого, когда был в твоем возрасте. До сих пор живу. Если я могу пойти послушать чью-то игру – посмотреть на парнишку, едва разобравшегося, как играть на банджо, или на виртуозного барабанщика – это именно то, что держит меня на плаву. Даже если все остальное летит к чертям, я слышу живую музыку и могу двигаться дальше.

После приготовленной Элис домашней лазаньи на ужин она выгоняет нас всех в гостиную, где стоит двухметровая рождественская ель, украшенная крошечными белыми огоньками.

– Рейчел, оцени, – посмеивается Фредерик, когда Элис приносит десерт. – Обычно мне не разрешают есть в гостиной.

– Фредерик, каждый раз, когда ты приезжаешь в Канзас, я пою тебя здесь чаем.

– Стоп , – говорит он. – Я здесь. И к черту чай, я хочу огромный кусок этого пирога.

– Выглядит очень аппетитно, – соглашаюсь я, садясь рядом с Фредериком.

– Спасибо! – На лице Элис появляется улыбка. – Это именно то, о чем я мечтала на Рождество. Все мы здесь вместе. – Протягивает мне кусок пирога. – А теперь посмотри. – Она подходит к полке на камине, открывает подарочный пакет и достает стопку красных бархатных рождественских чулок. На каждом есть имя. Минутой позже они висят в ряд: «Фрэнк», затем «Элис», «Фредерик» и «Рейчел».

Мой немного ярче остальных, выцветших за много лет.

– Ого, – говорю я. – Спасибо. – У меня горят щеки. Элис не даст мне проигнорировать Рождество, как я отмахнулась от Дня благодарения.

Лучше бы мы с Фредериком ели еду навынос в Лос-Анджелесе прямо сейчас, без елки и чулок. Где-то в коробках, которые я оставила на хранение, в вещах из дома в Орландо лежит другой чулок с моим именем. И еще один, на котором написано «Дженни».

Ее нет здесь, чтобы приготовить мне какао в рождественский вечер или припрятать блеск для губ в мой чулок.

Ее нет совсем и больше не будет.

Ненавижу теперь Рождество. Но Элис так старается, что я попытаюсь притвориться.

– Я достала кое-какие вещи, чтобы показать тебе, – продолжает Элис, таща деревянный сундук по ковру. – Полагаю, ты никогда не видела детских фотографий Фредерика.

Мой отец закатывает глаза.

– Подходящее время для виски, пап?

– Самое что ни на есть. – Дедушка Фрэнк ставит пустую тарелку из-под пирога на стол и идет к блестящему графину.

Я сажусь у сундука, который Элис открывает.

– Посмотрим… – Она протягивает мне альбом. – Начни с этого. Рождественский.

Раскрываю его и понимаю, что Элис увлекалась скрапбукингом еще до того, как это стало модно. Там есть маленькие кусочки оберточной бумаги и программы церковных служб. «Рождество, 1980 год», – написано на первой странице. Фотография двухлетнего Фредерика, сжимающего завернутый подарок и глядящего в камеру.

– О, какой ты был пухленький.

– Он был коренастым малышом до подросткового возраста, – говорит Фрэнк, передавая стакан темно-коричневой жидкости Фредерику. – Потом вырос на тридцать сантиметров, и девчонки начали кружить вокруг, как мотыльки.

Фредерик делает глоток виски и разворачивает газету отца. Я перелистываю страницы альбома, разглядывая, как Фредерик превращался из ребенка в школьника. Его улыбку можно узнать даже на фотографиях из детского сада. Первое его фото с гитарой относится к 1989 году.

Элис запускает руку в сундук.

– Я сохранила кое-что еще, – говорит она тихо. Достает серебряную детскую погремушку, потускневшую от времени. Та звякает, если ее потрясти. Еще есть три литых металлических машинки с облупившейся краской. – Думала, они могут пригодиться внукам, – говорит Элис мрачным голосом.

Я качу крошечную Camaro по ладони и молчу. На диване перед Фредериком поднята газета, точно щит. Когда кладу игрушки обратно в коробку, мое внимание привлекают слова «Дикие кошки 1995», проштампованные на корешке книги. Я достаю школьный альбом отца.

Элис смеется.

– Это был период плохой прически, – говорит она. – Тебе не обязательно это видеть.

Я сажусь с альбомом на диван и открываю его на странице выпускного класса.

– Боже, – вырывается у меня. Элис права насчет прически. У Фредерика были волосы как у рок-звезды – длинные и взъерошенные. Прическа Эдди Ван Халена. – Интересно, сколько заплатит People за такое? – подшучиваю я.

– Прибью тебя, – говорит Фредерик из-за газеты.

Я тычу в него альбомом.

– Сохраню для шантажа. Так что веди себя хорошо. – Куда проще игнорировать тяжесть в груди, когда шутишь над ним.

Неделя тянется, общее настроение колеблется между напряжением и рождественским весельем. Как Элис, так и Фредерик безоговорочно добры ко мне, но чувствуется, что им некомфортно друг с другом. Мой отец начинает напоминать зверя в клетке. Он избегает Элис, проходя в гостиную, пока она готовит, и закрывает дверь в свою старую комнату, чтобы сделать звонок. Иногда я слышу звуки его гитары за дверью.

– Умрешь, если проведешь немного времени со мной? – спрашивает моя бабушка в рождественский вечер.

– Умрешь, если перестанешь начинать так фразы? – парирует он, заглядывая в холодильник, чтобы взять пиво. Затем он идет в комнату смотреть футбол с отцом.

Я украшаю глазурью имбирное печенье с помощью зубочистки, когда Фредерик возвращается, чтобы положить бутылку в мусорное ведро.

– Эй, – останавливаю его. – Я сделала одно для тебя.

Он кладет руку мне на волосы.

– Знаешь, твоя бабушка очень рада тому, что ты занимаешься всем этим с ней, – говорит он замогильным тоном.

– Вот, – говорю я, поднимая печенье, которое отложила. – Посмотри на его футболку, – кладу печенье Фредерику на ладонь.

Он отрывисто смеется.

– Никогда еще не видел имбирного человечка с футболкой AC/DC. Тут есть молния и все остальное. – Затем он целует меня в лоб. – Спасибо, детка. Будет нечестно, если я его съем?

Я качаю головой.

– Соверши преступление.

– Фрэнк? – Элис зовет моего дедушку из другой комнаты. – Кэти пришла. Можешь помочь с подносами?

Я поднимаюсь, чтобы взглянуть, не нужна ли помощь. Белый фургон остановился у дома. «Кейтеринг от Кэти», – написано на его боку.

Я придерживаю дверь, пока Элис, мой дедушка и доставщик несколько раз ходят от кухни до фургона и обратно.

Фредерик стоит, наслаждаясь печеньем и наблюдая.

– Мам, – спрашивает он, – сколько народу ты пригласила на вечер?

– Я устраиваю день открытых дверей каждый год, – отвечает она. – Если бы ты приезжал домой, то помнил бы. На этот раз, думаю, будет много народа, ведь у нас почетный гость.

У меня сжимается сердце при мысли об этом. Я не хочу быть почетным гостем.