Робин Шнайдер - Начало всего

Мы тренировались до половины пятого. Потом Остину надо было идти на подготовительный курс, а мне – на физиотерапию. Только я, конечно, сказал, что иду к зубному. Стыдиться мне было нечего, но само слово «терапия» звучало довольно неприятно, словно для нормального функционирования я нуждался в профессиональной врачебной помощи.

Хорошо хоть, это была просто физическая терапия, а не сеансы психотерапии, которые навязали мне в больнице после аварии в качестве посттравматической психологической помощи. Я терпеть их не мог. К счастью, они сводились всего лишь к одному визиту раз в месяц. И принимал меня доктор Коэн – по-моему, самый долбанутый клинический психолог. С такими белыми зубами, что они у него, наверное, светятся в темноте.

В общем, я нехотя поехал в медицинский центр, где час позанимался на велотренажере и «бегущей дорожке», слушая примеры дебатов, которые Тоби дал мне в аудиоформате, и стараясь не думать о Кэссиди. Она вела себя так, будто не расстраивалась из-за своего участия в команде по дебатам, и я никак не мог понять: ее первоначальный взрыв ярости – просто слишком бурная реакция от неожиданности или она теперь скрывает свою злость?

Может, как сказал Тоби, Кэссиди действительно непредсказуема? Как-то не верилось. Ведь каждый вечер около одиннадцати по другую сторону парка Мэдоу-бридж, в спальне Кэссиди гас свет и фонарик, мигая, передавал одно и то же сообщение. «Привет. Привет, привет». И больше ничего. Как начало незавершенной беседы, которую мне не хватало духу взять в собственные руки.

И каждую ночь я ложился, тщетно ожидая продолжения нашего перемигивания светом. Кэссиди оставляла меня желать большего и мечтать о том, что будет, если я это «большее» когда-нибудь получу.

ТУРНИР ПРОХОДИЛ в Школе творческих и исполнительских искусств Сан-Диего. Школьные сооружения были построены в миссионерском стиле: куда ни глянь – одни белые арки да мозаичный пол. На парковке так и чудилось, что я вот-вот услышу шум прибоя.

Мы опаздывали из-за пробок на дороге и едва успевали переодеться. Мне с Кэссиди и Фиби пришлось спешно переодеваться в туалете, а остальные члены команды понеслись регистрироваться.

Весь кампус лихорадило от энергии множества учеников в деловых костюмах и форме частных школ. Мы прошли мимо двух парней, везущих пять коробок, установленных в три яруса и стянутых веревкой, а потом – мимо девушки, вещающей что-то на кирпичной стене. Царившая здесь атмосфера отчаянных и запоздалых приготовлений напоминала мне утро, когда я сдавал экзамены.

Я надел костюм, который – придется это признать – действительно сидел на мне гораздо лучше тех, что я брал напрокат для школьных танцев. Девушки переодевались дольше, и я несколько минут нелепо торчал у туалета, точно какой-то телохранитель.

– Оу-у-у, – протянула Фиби, когда они наконец появились, – кто-то в костюмчике – такой очаровашка.

– Я похож на сенатора, – возразил я, нарочито потянув ворот.

– На сенатора-либерала, – добавила Кэссиди. – Вовлеченного в сексуальный скандал с элитной проституткой.

И тут я обратил внимание на то, в каком она виде: красные и желтые полосы на жилетке, красно-желтый галстук, серая школьная юбка и переброшенный через руку темно-синий пиджак…

– Это гриффиндорский галстук? – поразился я.

– И жилетка, купленная в официальном магазине Гарри Поттера, – довольно подтвердила Кэссиди.

– Мисс Уэнг заставит тебя переодеться, – заметила Фиби.

– Не сможет, – усмехнулась Кэссиди. – Я ничем не нарушаю дресс-код. А теперь идемте, Седрик и Чжоу.

Мы направились в столовую, где устроили привал все команды, и я вдруг занервничал. Сильно. Не из-за самого турнира – я сознавал, насколько безнадежен в этом деле, – а из страха не понять всей прелести деловых костюмов и разговоров о правительстве. Из страха, что в действительности мне нет места среди своих новых друзей. Что мне суждено навечно остаться тем, кто не нашел себя в семнадцать, а наоборот – потерял навсегда.

Столовая была забита до отказа, и Кэссиди, входя в нее, взяла меня за руку. Я глянул на нее искоса: сейчас она ничем не походила на девушку, надевшую мне на голову у ручья корону из цветов и попросившую загадать желание на бумажную звездочку. Она тоже очень нервничала.

Нас заметил Тоби и помахал, подзывая к командному столу, у которого мисс Уэнг по-быстрому объяснила наше расписание: два предварительных раунда предстояло нам этим вечером и еще два – утром, после чего шли два финальных раунда и церемония награждения.

– Кэссиди, что это на тебе? – спросила она.

– Вы о моем оксфордском галстуке? – нахмурилась Кэссиди, изобразив на лице искреннее недоумение. – Он у меня с летней программы обучения.

Не знаю, как мы все там не грохнулись от смеха, наверное – чудом.

Затем в противоположном конце столовой поднялась суматоха: дали информацию по первому раунду. Весь зал погрузился в хаос, когда три сотни подростков кинулись ее смотреть.

Кэссиди сказала, чтобы я не лез в пекло и подождал ее возле стола, и я несколько минут неловко стоял с мисс Уэнг. Вернулась она, помахивая фиолетовым стикером с накорябанным для меня номером кабинета.

Я еще сильнее занервничал.

– Не боись, – хлопнул меня по спине Тоби. – У нас хреновая команда, забыл? Иди проиграй для нее разок.

Я засмеялся. Мне сразу полегчало. Я справлюсь. Мне всего-то надо выступить с речью. Для меня это отнюдь не ново, я постоянно толкал речи на заседаниях ученического совета и собраниях группы поддержки. Тут мне предстояло выступать в кабинете, где меня едва ли кто-нибудь будет слушать. С речью, которая даже предварительно не записана, а значит, нечего бояться забыть свой собственный текст.

Я посмотрел на Кэссиди: как она держится? Она целый день вела себя крайне странно. Кэссиди была такой бледной, что, казалось, может потерять сознание. И выражение лица у нее было затравленное.

– Ты как? – спросил я.

– Нормально. – Она выдавила слабую улыбку. – Не волнуйся за меня, мой маленький протеже. Лети на свободу.

– Удачи, – пожелал я ей и пошел к зданию «А».

– Ни пуха ни пера, – сказала Кэссиди мне в спину.

Я выбрал маршрут, исключающий главные лестницы, из-за чего сделал громадный крюк и по ошибке заявился в восточное крыло. После чего, ругая себя на чем свет стоит, поплелся обратно по коридору третьего этажа. И тут я увидел Кэссиди.

Она стояла спиной ко мне возле захудалого питьевого фонтанчика и говорила с незнакомой мне пожилой женщиной. Видимо, тренером. Женщина положила ладонь на плечо Кэссиди, и на ее лице была такая печаль, что я не посмел прервать их разговор.

– Мы так сожалели, услышав об этом, – говорила тренер. – Но ты вернулась и снова соревнуешься… Это чудесно.