Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Туман начинал рассеиваться. И то, что открывалось за его спиной, за молчащей серой пеленой тумана, было еще страшнее. Вместе с отражавшейся в небе белой стеной снега появлялось такое же безжизненное белое солнце, от которого совсем не было тепла. Зато от него шел свет — страшный, пугающий, перед которым многие готовы встать на колени. Оно всходит в каждом нашем сне из-за снежного горизонта, пугая нас окриками конвоира и кашлем собак. Солнце бьет лучом своего прожектора нам в глаза. Мы боимся их поднять и признаться в том, что очередной побег не удался. Боимся увидеть это страшное белое слепящее солнце в виде тюремного прожектора, не греющее вовсе, но готовое нас спалить.

Каждый сон заканчивается одинаково. Нас догоняют собаки. Но сейчас еще есть время. Мы слышим их нервный прерывистый лай, они еще в ста-двухстах метрах позади. Они нас догоняют. Всегда. Каждую ночь. Но пока есть силы — надо бежать…

Я просыпаюсь именно в этот момент. Эта стая то ли собак, то ли волков, во сне окружавшая меня всю ночь, гнавшая меня в глубину леса, солнце за ветками которого скрывал туман, уже разбегалась в разные стороны, словно их кто-то спугнул. Дорога качала и бросала меня из стороны в сторону. Я ехал в «Сову». Светало. Где-то вдалеке ударил колокол. Один раз.

Еще задолго до того, как ты тут оказался (говорят, что зэки сами назвали колонию в Харпе «Полярной совой»), ты пытаешься у первого встречного, кого только можешь здесь вообще встретить, разузнать о ее внутреннем мире поподробнее. «Красные» ли здесь, много ли «воров», что за легенды сложены про эти места, не обижают ли тут простой мужицкий народ. И постепенно словно втягиваешься: тебе начинает казаться, что это ты тут уже сидишь — как все эти люди, каждый из которых в свой день спрыгнул с подножки этапного «Столыпина», и сбросил с себя всю гражданскую одежу, как старую ненужную кожу, при первом же медосмотре, и получил свой первый удар дубинкой. Они тут живут. А ты только что приехал — ты вроде бы еще снаружи, но тебе кажется, что внутри, и очень давно…

Я помню один эпизод в Бутырке, где в камере, в которой вместо положенных тридцати человек сидело и жило около девяноста, мне срочно понадобилось поговорить с одним пожилым заключенным (у него накануне умер отец, он этого еще не знал, а мне нужно было ему это как-то сказать). Мы спрятались с ним за дальней шконкой, у решетки окна, чтобы тихо переброситься двумя фразами. Я помню лица надсмотрщиков, их наполненные ужасом глаза, ищущие меня в глубине бутырского смрада, боящиеся потерять меня хоть на секунду. А если бунт? А если у него лезвие? Ты не думаешь об этом, ты сам окунаешься в эту среду полностью. Но это только на первые час-полтора. А вот потом хочется выйти. И, покидая стены «крытки», ты сразу оглядываешься — точно ли она осталась за твоей спиной? Точно ли ты уже вышел?..

А на острове Огненном под Вологдой, где, кроме ПЖ, сидят и, скажем так, «обычные зэки» на строгом режиме (лет по семь — десять срока), я после короткого разговора пожал руку одному неприметному лысому пареньку. Его звали Равиль Дашкин. Он просился в Чечню — хотел кровью искупить свой долг и свои грехи (как он говорил, по крайней мере). Я пожал ему руку, после чего один из надсмотрщиков тихо так, чтобы только мы слышали, прошептал: «Ты кому руку жмешь? Он же труп уже». Да, за живых пожизненников тут не считают. По многим признакам они такими и не являются: в переписи населения не участвуют, в выборах участия не принимают. Призраки, одним словом. Целая армия призраков. Жизнь этих призраков, а именно одного из них, мне предстояло детально изучить. Хотя бы для того, чтобы рассказать о нем читателям его же книги…

Что известно про «Полярную сову»? Самая секретная тюрьма-«крытка», основанная в 1961 году, тщательно скрыта от чужих глаз и разделена на три части: в одной отбывают наказание приговоренные к строгому режиму (около 300 человек), в другой — пожизненно осужденные (всего 330), а третья — это колония-поселение (порядка 100). На территорию, где сидят ПЖ, не ходят в гости, тут не любят журналистов, тут свой мир. О ней очень мало писали. Журналистка «Новой газеты» когда-то давно раскопала историю о том, что в «Полярной сове» вдруг невероятно выросла статистика признательных показаний (как такая статистика растет в иркутском СИЗО, мы уже знаем из книги Михаила Захарина), были публикации о том, как под пытками тут выбивали показания, был скандал, потом все стихло, продолжения не было. Тут, за Полярным кругом, вообще другой уровень звукоизоляции. И новости сюда приходят сразу в автозаке, как когда-то приехал в это место под усиленным конвоем некий Михаил Захарин, которого областной суд Иркутска 25 декабря 2006 года приговорил к пожизненному заключению с отбытием наказания в исправительной колонии особого режима.

За все последующие годы из его родной Сибири в колонию приходило не так уж и много новостей. Но вот, например, недавно пришли сразу две: 11 февраля 2018 года стало известно об отстранении от должности главы региональной ФСИН генерал-майора Анатолия Киланова. Он был заподозрен в поборах с подчиненных. А 12 февраля был найден повешенным заместитель Киланова по хозяйственной части Виктор Шевченко, как говорят, ответственный за хранение милицейской «черной кассы». Такие новости в «Сове» воспринимаются без эмоций, спокойно — как будто с другой планеты. Тут и есть другая планета. И другой информационный мир.

Мне ранее приходилось слышать, что даже отъявленные злодеи, прошедшие через десятки лагерей, говорили, что пережить можно что угодно, но только не «Полярную сову». В неофициальном рейтинге самых страшных тюрем России ее негласно поместили на первое место. Несколько лет назад один из арестантов этой тюрьмы передал «на волю» письмо (оно было опубликовано в интернете и доступно для прочтения до сих пор), где рассказывал страшные вещи. К примеру, что на заключенных здесь натравливают овчарок, что бьют за малейшую оплошность резиновыми палками, что в туалет выводят по графику, что на еду отводится ровно пять минут и человек берет ровно столько пищи, сколько может за раз запихнуть себе в рот. С тех пор вроде бы ситуация изменилась. И относиться к арестантам стали более человечно. Но даже если ты прямо сейчас сидишь на железнодорожном полустанке в километре от зеленых кованых железных ворот «Совы», слушаешь вой злого ветра и чувствуешь себя в меру свободным, ты не перестаешь помнить, что где-то тут, за высоким забором с колючей проволокой, мир устроен совсем иначе. Как нам и не снилось в наших самых тревожных снах…

…Зеленые тетради с густо исписанными внутри листами, именно исписанными мелким арестантским почерком и обычной шариковой ручкой, с виду представляли собой скорее конспект студента, прослушавшего многолетний курс лекций. Уверенный, сильный почерк, крепкая нить написанной от руки жизни. Чужой жизни, за летописью которой я сюда приехал. Когда я впервые приехал в Харп по просьбе друга, я должен был всего лишь забрать эти тетрадки, эту рукопись арестанта «Полярной совы»…