Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Безусловно, я рассчитывал, что с моей историей когда-нибудь ознакомятся люди моего близкого круга плюс-минус кто-то еще. Может, кто-то найдет тут что-то полезное для себя, как я находил отголоски своего опыта в чужих судьбах. Кого-то может зацепить подлинность происходящего, потому что все рассказанное до последнего слова — правда. Потому что разговаривая с собой — душой не кривишь.

В процессе работы я часто задавался вопросом: есть ли смысл, есть ли польза от моей, как я ее называю, «мазни» для постороннего читателя?

I hope so.

Когда я читал книги о судьбах людей, побывавших в самых страшных жерлах человеческого ада; о людях, которые ходили по самому краю, заступая за черту, чьи жизни висели буквально на волоске последних усилий воли и терпения; о людях, которые, умирая, выживали, — все эти истории имели для меня особую ценность, являясь торжеством духа и примером того, что человек обладает бóльшими силами, чем он думает. Я не претендую на то, чтобы встать в этот ряд и быть примером. Нет, нет! На меня ориентироваться точно нельзя. Но ценность моей истории может оказаться в том, что она даст возможность любому свободному, живущему в комфорте человеку заглянуть за кулисы чужой судьбы, губительного опыта, подсмотреть, как все это бывает, как это переносят, чем это кончается, — и сделать вывод. Но, что еще важнее, любой человек, взглянув на обломки моей жизни, может почувствовать некое подобие радости и облегчения, оттого что он не на моем месте. Что это его никак не касается. И, может быть, он даже почувствует себя счастливым, понимая, что у него есть возможность просыпаться каждое утро на свободе. Просыпаться не принудительно в шесть утра по звонку, а оттого что выспался, от теплого прикосновения солнечных лучей, струящихся сквозь домашние занавески. Мне кажется, что в этих «мелочах» и заключается счастье, которого мы не замечаем в бешеной суете наших дней.

Это вам мое черное полотно, моя черная бездна драмы. Сравните его со своим цветущим садом. И возрадуйтесь.

Вид из моего зарешеченного окна неизменен годами: серое небо, черная дымящая труба кочегарки на его фоне, белый корпус с такими же зарешеченными окнами, много снега. Унылая картина. Белое царство суровой природы Севера.

Иногда мне кажется, что зима никогда не закончится, что большие снега никогда не стают и не уступят место весне. Так долго все это длится, что кажется, будто весь мир впал в зимний анабиоз. Но проходит еще немного времени, и зима отступает. Серое небесное марево сменяется на голубую лазурь, и солнце весело освещает камеру, отказываясь убегать за горизонт на протяжении всего лета. Все подчиняется законам природы. У всего, что имеет начало, должен быть и конец.

Я верю, что и мое ПЛС когда-нибудь иссякнет, истает, как снег, и отпустит меня домой навсегда. Я не надеюсь, что это произойдет по мановению какой-нибудь доброй, чудесной силы или что все рассосется само собой со временем. Я знаю: чтобы изменить мой приговор, чтобы стать немного ближе к дому, потребуются гигантские усилия, средства, воля. Я лишь делаю то, что в моих силах, которых пока далеко не достаточно.

Что будет завтра — я не знаю.

Я знаю, что нужно делать сегодня. Сегодня надо не опускать руки и работать над приговором, над собой, над судьбой. И тогда будет шанс, что моя мечта о доме и свободе осуществится.

Хотелось бы мне оказаться в моменте времени, когда все прожитое мной обретет форму дурного затянувшегося сновидения. Но это все пока из разряда «хотения». Минутная слабость, которая одолевает иногда.

Ну а пока я желаю всем своим близким, и далеким, и незнакомым людям — Мира и Добра!

На этом и поставлю точку.

Поэт в России — больше чем поэт. А тюрьма в России — больше чем тюрьма. Традиционная институция подавления, карательная система обеспечения изоляции одной части общества от другого была и остается в современной России системой некого иного русского мира, изучить который когда-то пытались Достоевский, чудом избежавший смерти, декабристы-каторжане, интеллектуалы «сталинского призыва». Феномен русской тюрьмы и его влияния на думающие умы уникален настолько же, насколько уникально и понятие «воли» — эфемерного безграничного пространства притяжения русской мысли и почти мечты, явления, которое не просто не является «свободой» в ее понимании западной философской и политической традицией, но и где-то в корне расходится с этим понятием.

Как мы помним, «Иваны, не помнящие родства» — это беглые каторжане, которые в случае ареста словно язык проглатывали, чтобы не рассказать, кто они и откуда. А вовсе не бесчувственные животные, забывшие всё и вся вокруг. Нет, наоборот, не выдать своих, не сдать — это по-русски. Это некий бунт сопротивления, бунт личности в мире окружающего ее беспредела, частью которого она себя не считает. Или считает, но не дает затянуть в эти круги каторжного ада близких себе людей.

Философия русской тюрьмы безгранична. Ее просторы поражают воображение, ее заснеженная география охватывает и повергает в бесконечные раздумья и скорбь, осыпая девственный мир бытия вопросами: кто мы? Почему мы? Зачем? Но не поняв ту Россию, Русь сидящую, мы тут, в мегаполисах и областных центрах, рискуем очень многое упустить. Упустить целый пласт окружающего мира с одноименным названием, населенного людьми, с которыми нас вообще-то разделяет настолько тонкая ниточка границы, что нам даже не представить, как быстро мы сами можем оказаться «по ту сторону рая». От сумы и от тюрьмы не зарекаются только тут, в России. Или вы где-то еще слышали подобную «мудрость»? Но эта книга не о страхе оказаться там, не самоучитель поведения за решеткой, коих много и все как один бестолковы. Эта книга — о жизни, о любви, о силе, о снах. И о характере. О том, есть ли у него свои пороги, есть ли ему конец…

В предисловии к роману «Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой» мой друг Андрей Рубанов, в частности, пишет о том, что на начало 2018 года в России в местах лишения свободы находится почти полмиллиона россиян, а еще 100 тысяч сидит в следственных изоляторах. Добавлю, что, согласно статистике рецидивов, больше половины из них вернутся к криминалу после освобождения и снова попадут в колонию. Количество рецидивов преступлений в России действительно неуклонно растет. По данным Генпрокуратуры РФ, за последние четыре года в целом их количество увеличилось почти на 16% — примерно до 700 тысяч. Вот это и есть вторая Россия — особенная, со своим радио «Шансон», со своими шконками и самокрутками, со своим внутренним укладом и татуировками на коленях и на плечах. Граждане этой «второй России» не хотят на волю. Наш герой и автор этой книги — хочет. И сделает все что угодно, чтобы выйти. Этому могут способствовать перемены в системе ФСИН, которую перманентно сотрясают громкие скандалы (повальная коррупция, миллиарды хищений, аресты, посадки), или юридический пересмотр дела в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, или просто чудо. Не знаю. Но пока в его сердце живет надежда, он будет жить. И писать.