Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Я не поднимал головы. Он повторил свою «просьбу» ударами приклада.

Я не стал злить его дальше и предпринял осторожную попытку показать лицо. И сразу же в него со всей дури врезался тяжелый ботинок. Смачно так, с хрустом, со шмяком, с оттяжечкой, как бутса футболиста по мячу с одиннадцатиметрового пенальти! На секунду померкла картинка. Железный привкус крови заполнил носоглотку. Поплыл глаз, откололся кусочек зуба. Но я остался в сознании.

Все это случилось быстро, но растянулось надолго. Я слышал, как кричат остальные, и понимал, что мне не одному больно. Это немного успокаивало. Я лежал ничком, в наручниках, плотно упираясь лбом в землю, максимально втягивая голову в себя, стараясь сберечь шейные позвонки. Близко-близко перед глазами лежали желтые листья. Я рассматривал их прожилки, их одинаковую форму. На них тонкими нитями спускалась моя кровь. Мимо проползал муравей. Недалеко (я видел периферическим зрением) лежал использованный шприц. В нагрудном кармане вибрировал телефон. Звонящий абонент даже не представлял, в каком я сейчас положении и почему не беру трубку. Мне очень хотелось взять телефон и объяснить им (ему, ей) причину. Просто очень сильно хотелось прокричать в трубу: «Блядь, ну чё ты звонишь! Мне тут не до тебя! В данный момент меня ломают двое собровцев. Поэтому звони позже!»

Прошло какое-то время. Меня избивали уже не так интенсивно, а так, подходили, попинывали, просили «показать лицо». Затем кто-то подобрал тот самый использованный шприц, что валялся возле моей головы, задрал мне брючину джинсы и уколол меня им в икру! Меня напугала и одновременно взбесила отмороженность этого поступка! Я закричал: «Ты чё творишь?!» Но что было толку.

Меня уже укололи, и если игла была инфицирована, то мне не повезло.

И тут я понял одну вещь. Эти люди в масках, у них нет сдерживающих факторов, моральных ограничений — они не воспринимают меня как гражданина этой страны, как человека или как члена одной с ними этнической группы, нет! Я для них враг! Враг, которому нужно нанести максимальный вред за максимально короткое время! Сломать нос, руку, ногу, ребра, уколоть «вичевым» шприцом. Им плевать, что ты можешь здесь оказаться случайно и быть невиновным.

Раз они тебя задерживают, ты для них враг ! Не идеологический или классовый, а тот самый вражеский враг, которого убивают на войне! Просто им команду не давали на физическое устранение нас, а так бы я уже давно не чувствовал вибрирующего телефона в кармане.

У этих людей «синдром врага». Они привезли его на гражданку из горячих точек. И теперь в каждом гражданине они готовы увидеть бородатого боевика и при необходимости или по команде — уничтожить. Они не сортируют и не разбираются. Они слушают свой синдром. Им, как волкам, нужна кровь. Они причиняют боль без разбору.

Нас продержали на земле долго — часа полтора. Я весь продрог. Боли не чувствовал, видимо, еще действовала адреналиновая анестезия. Но хорошо чувствовал холод остывшей земли. Сглатывая кровавую слюну, я думал: «Что будет дальше?»

А дальше, судя по всему, тюрьма, которой сложно будет избежать. И я мысленно приготовил себя к этому этапу, логически следующему за арестом. Чтобы потом не разочаровываться. Но до тюрьмы было далеко, целых двое суток. И их нужно было прожить.

Нас с Тёмой загрузили в багажник «Патрола», прямо на запаску, разбросанные ключи, домкрат, насос, канистры с бензином и маслом. В багажнике был бардак, и мы, избитые, гармонично его дополняли.

Привезли на Байкальскую в здание УБОПа. Там, на первом этаже, нас всех четверых выстроили вдоль коридора на растяжку, заставляя толкать стену. Простояли в таком положении полчаса. Отобрали телефоны, деньги, ключи. Нагоняли жути. Оскорбляли. Провоцировали. За спиной ходил какой-то здоровенный тип в штурмовой бронированной каске, от него пахло перегаром, и он скверно матерился. Вел себя как быдло. Да он и был таким.

Чуть позже откатали пальцы, засняли на камеру. После этой процедуры нас подняли на третий этаж, развели всех по разным кабинетам, и началось знакомство с молодыми операми ОРЗУ (отдел по раскрытию заказных убийств) и их методами дознания.

Сразу скажу: было больно, долго и мучительно переживать эту ночь! И утро. Не знаю точно, что происходило с пацанами, но со мной приключилась такая карусель.

Сначала поставили у стенки на растяжку, возле двери. Начали кричать на меня, угрожать, оскорблять, давить на психику. Следом начали наносить удары по печени и корпусу. Даже после жесткого приема СОБРом я чувствовал себя достаточно крепким. У меня хватало сил держать удары. Под «держать удары» я подразумеваю не сломаться духом, не начать бояться, соглашаясь со всем, что они тебе предъявляют. А физически это было очень болезненно. Удары наносились сзади, сбоку, снизу, исподтишка, неожиданно, методично, как по груше бьют в спортзале. Я вскрикивал от боли, падал, вставал, снова падал. Когда в очередной раз поднялся в «исходную позицию», которую меня заставляли принимать, мне кто-то из них с размаху заехал ногой в промежность. Дикая боль опустила меня на пол и скрутила в позу эмбриона. Меня пнули еще несколько раз, для убедительности, чтобы я осознал, что они меня не жалеют и что они настроены очень серьезно. И я понял: да, ребята настроены серьезней некуда. Их напор и специфика допроса не оставляли места сомнениям.

Все это время мне не разрешали поднимать голову. Я стоял, пыжась и кряхтя, упершись лбом в стену. Наручники сковывали и давили руки сзади. Ноги широко раздвинуты. «Голову вниз!» — кричали мне. Я был уязвим. И даже не видел лиц своих экзекуторов, не видел ударов, летящих в меня. Я только знал, что у одного из них на ногах светлые замшевые туфли и он заикается. В кабинет постоянно заходили и выходили опера. Каждый считал своим профессиональным долгом меня ударить, пнуть, ткнуть, как-нибудь упиздить. Каждый заходящий задавал мне вопрос, но, не получив удовлетворительного ответа, напускал на себя напускную ярость — и бил.

Несмотря на возрастающий урон моему здоровью, несмотря на шок от происходящего, я непрестанно болтал сам с собой в воображении, комментируя каждый полученный удар и ощущение боли от него. При этом комментарии отпускались в издевательской форме, глумясь. Совершенно не жалеючи. Подобно комику со сцены стендап-шоу, который, выискав себе жертву из зала, публично принижает ее безжалостными шутками. Так мой мозг, казалось, смеялся надо мной, спасая нас обоих. Это было забавно наблюдать. Снаружи я был таким помятым, избитым, грязным. Лицо мое уже приобрело асимметричную форму. Запачканное в земле, с соринками сухих листьев, с запекшейся кровью на губах и кончике носа. А внутри, в немом пространстве головы, где роятся мысли, шла вздорная болтовня неугомонного мозга. Комментарии типа: «Ну чё ты стоишь?.. Чё ты разлегся тут? Больно, что ли?! Давай, не скули, как баба! Вставай! Сейчас тебе еще вломят, чтоб не ныл!»