Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Сейчас я жалею, что в тот день я не нашел возможности пролить кровь не свою, а Нациста! Потому что после случая, который произойдет следующей ночью (об этом впереди), ему дадут в помощь больше людей и начнут садить к нему всех по очереди. Сначала Тёму, потом Паху, затем Олега. Потом снова Пашку. Там над ним будут долго издеваться — нечеловечески! Их будет уже трое, он — один. Мне хватило трех дней этого поганого общества, чтобы пойти на крайние меры, и то мне повезло, я изыскал возможность. А Пашка был с ними месяц, он был у них как жук под лупой. Его изматывали сутками. Я могу представить, через что он прошел.

А потом его нашли мертвым в петле…

Если бы я знал, что через три месяца эта мразь будет причиной его смерти и самых ужасных страданий, то нашел бы возможность устранить его физически, тем самым сохранив Пахе жизнь. Я много думал об этом, как и о многом другом. У меня одного была возможность, при сильном желании, устранить либо покалечить это животное. Я был первым, кто попал к нему на разработку. И они были несильно готовы. Но уже после «встречи» со мной они (т. е. мусора с Нацистом), проанализировав произошедшее, сделали выводы и предприняли меры для устранения любых возможностей сопротивления всякого входящего в камеру к Нацисту. И у всех последовавших за мной оставалось все меньше и меньше шансов прорваться сквозь эту прожарку.

Почему?

Да потому, что их уже было не двое, а от трех до восьми человек в разное время. Потому, что тебя обыскивают металлоискателем до того, как посадить к нему, и сразу после того, как за тобой захлопнулась дверь. (Шансов пронести что-либо острое с собой — нет.) Потому, что тебе вообще не дают спать — ни часу, ни минуты! Потому, что тебя бьют по очереди. Потому, что на твоих глазах насилуют какого-то паренька, а его слезы и мольбы о помощи вызывают омерзительный ржач на еще более омерзительных ебальниках насилующих его сук! Потому, что никто не придет на помощь, а своих сил у тебя уже недостаточно. Потому, что это адов ад!!! И из него нет выхода, если ты замешкался.

А у меня была возможность в первый же день, когда в пределах вытянутой руки была заточка. Но знал ли я, как будут развиваться события?! Нет! Поэтому я сделал то, что сделал. А все другие за мной уже не могли выбраться из ситуации моим способом. А рады бы!

Я думал об этом не раз: уж лучше бы я сидел за Нациста, чем за то, за что я сижу сейчас.

Я интуитивно, по запаху и чутью, как слепое животное в незнакомом месте, пробирался, осторожно делая аккуратные шаги. Тюрьма была чужим для меня, незнакомым ареалом обитания опасных зверей, где почти каждый норовит употребить тебя на ужин. Требовалась мгновенная перестройка из мирного млекопитающего в хищника, с такими же зубами и толстой шкурой. Требовалось время, чтобы осмотреться, освоиться. Но его нам не дали. Нас сразу раскидали по нацистам, минуя карантин. Требовалось время, хотя бы чтобы зализать раны после приемки и УБОПа. Но эту роскошь нам предусмотрительно не предоставили, зная, что передышки и паузы будут на руку нам, не им. Нам не давали поблажек, нам не делали скидок. Нас бросили, как малых щенят в темный пруд, и каждый должен был выбираться сам.

Уродливое, безжалостное колесо следственных действий закрутилось, наматывая на себя куски свежевырванной человеческой плоти.

…Меня отвели в сторону. Подскочила медик. Заохала, заахала, перебинтовала руку. Вены почти не задел, но весь пол был залит кровью. Привычная картина современных тюрем. Затем поставили меня в отстойник, сказали: жди оперативника. Оперативник не пришел ни через час, ни через три. Знал ли я, что в это время они судорожно решают мою судьбу, определяя меня в следующую камеру, прорабатывая детали с их спецконтингентом? Нет, я ничего об этом не знал! Я просто ждал. Смотрел по сторонам. Всматривался в шастающие туда-сюда фигуры, пытаясь найти знакомого среди них. Смотрел им прямо в глаза, не отводя взгляда, натыкаясь на любопытство или холодное равнодушие к человеку, одиноко стоящему в отстойнике. Слушал звуки, которыми полнилась тюрьма. Вдыхал носом запахи, которыми она воняет. (Тюрьма никогда не пахнет, тюрьма всегда воняет.) Осязал ее кожей, старался понять, как и чем она дышит. Ухватить внутренний ритм ее тайной, скрытой жизни. Почувствовать ее вибрацию в воздухе. Все мои сенсорные каналы работали на полную катушку. Но все-таки я чувствовал, что сделанное мной действие было верным. И это было облегчением, потому что вместо этой малой крови могли появиться более серьезные, растянутые на года проблемы.

Чуть позже, уже ближе к обеду, меня подняли на второй этаж этого же корпуса. Завели в камеру (уже третью за четыре дня). В хате находилось три зэка — двое на ногах, один спал. Меня встретили нейтрально, но не враждебно, сказали, что хата «людская». Напоили чаем, выслушали. Пришел четвертый сокамерник — в годах, в очках, в глазах задорная озабоченность, озадаченность (он знал уже всё — кто я и что я. И ему были поставлены задачи, определены цели в отношении меня. Но я этого не знал). Этот старичок разбинтовал мою повязку, осмотрел рану, сказав: «О, царапины, даже вены не задел». Засыпал стрептоцидом и забинтовал свежим бинтом. Он был весел, потому что был под кайфом. При мне они сварили пару чеков ханки и укололись.

Позже мне дали поесть и отнеслись ко мне в целом нормально. Я почувствовал, что я вне опасности, по крайней мере видимой. Лица у них были всё же неприятные, со скрытой подозрительностью.

Пришла первая передача от брата: теплые вещи, немного еды, сигареты «Мальборо». Сокамерники взбодрились. Я выпил пару таблеток, чтобы сбить температуру и озноб, и после подробного рассказа о произошедшем лег наконец-то поспать. Но я не спал в прямом смысле — дремал вполуха. И слышал, что за моей спиной шепчутся. Тем не менее я провалялся до вечера, и мне удалось набраться немного сил. А вечером, буквально перед проверкой, они собрали мои вещи, объяснив мне, вежливо и не грубя, что мне здесь не место, что я здесь лишний и ненужный пассажир, и чуть ли не вытолкнули меня за дверь. Я толком не мог понять, что происходит, почему я для них резко стал обузой? (Потом я, конечно, свел все концы с концами и увидел всю картину сорвавшихся планов, задумок, задач.)

Все мои вещи уместились в один большой пакет. Меня повели длинным коридором в том направлении, откуда несколько дней назад я пришел. Завели в пустой бокс под номером 34а. Это было грязное, зачуханное помещение без окон, не предназначенное для проживания. Железные шконки, железный столик, параша, вонь, грязь — этапный бокс.

За мной закрыли дверь.

И всё.

Я поставил пакет на стол. Закурил. И задал себе вопрос: «Зачем я здесь?» Ответа не находил.