Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Нервы.

Прошло больше часа. Вдруг открывается дверь. Заходят Нацист и Толя, а сзади них я вижу тех же дежурных, что привели меня. Ну вот, думаю, приехали. Все здесь заодно, мелькнуло в голове. Никакого срыва. Дверь закрылась, как ловушка. И я понял, что сейчас будет происходить. Еще я понял, что это тот самый определяющий переломный момент, в который надо действовать мгновенно.

Все происходит за секунды. Когда зверя загоняют в угол — он бросается. И не успевает эта мразь мне что-то сказать, я, с левой, хорошим крюком, кладу его на пол. Он падает, но быстро старается встать на ноги. Я встречаю его новым шквалом ударов. Он пытается закрываться и даже переломить атаку, но пропускает удары вновь и вновь, что-то покрикивая. Падает, встает, отталкивает меня и, чтобы избежать избиения, запрыгивает на шконку, как на шведскую стенку. Сверху, почувствовав превосходство, он пытается бить меня ногами. Я не мешкая запрыгиваю на ту же высоту, и мы начинаем обмениваться ударами ног.

После минуты такой возни я понимаю, что так ничего не добиться, и, выбрав момент, прыгаю на него, цепляю, и мы оба падаем на землю. Не упуская преимущество своей атаки, я бью его, бью, бью, бью, ногами, руками, коленом, всем подряд, остервенело, без памяти, как сумасшедший, совершенно позабыв, что у меня перерезана рука!

Толя от неожиданности испугался и запрыгнул на стол. Нацист начал визжать, чтобы он ему помог. Я рявкнул на Толю, чтобы он не вмешивался, и, к моему изумлению, это подействовало. Он так и застыл в растерянности, не зная, что делать и кого слушать. Пока я бил Нациста, Толя ерзал на железном столе, терзаясь необходимостью сделать выбор между мной и Нацистом. И это тоже я считаю везением. Я воспользовался моментом и уже забивал в углу полностью сломавшегося Нациста, который начал верещать и умолять остановиться, дать ему возможность всё объяснить. «Миша, хватит! Дай я всё объясню! Хватит, всё, всё!» — кричала эта хитрая мразь. А я уже не помнил себя и бил, бил, бил в голову, по телу — руками, ногами, сильнее, жестче!!! Я ничего не чувствовал, кроме вкуса крови и желания убить его. Это, пожалуй, и есть состояние аффекта, когда разум отключен и тобою движет примитивная ярость, мощное деструктивное чувство. Я клянусь, что не остановился бы, но ворвались два мусора с дубинками, ворвались и в ошеломлении застыли. Картина, которую они увидели, была такая: Толя — на столе, с растерянным, испуганным видом. Нацист с разбитым в кровь лицом — на полу, пытается подняться. Я, отскочив назад, стою, ужасно запыхавшийся. Вся моя одежда и руки в крови. Стены и пол залиты ею, как в тарантиновских боевиках. И только сейчас я вспомнил, что у меня была перевязана порезанная рука. Повязка слетела, рукав моей кофты полностью пропитался кровью и потяжелел. По руке на пол стекали красные струйки. Не капали, а стекали. Я совсем ничего не чувствовал, мне было пофиг! Я лишь злился на то, что меня прервали. Я был полон готовности забить эту тварь до смерти. Все, что я чувствовал тогда, — это ненависть! Никакой боли.

Мусора, которые спланировали эту акцию, не ожидали такого поворота событий. Услышав крики Нациста, а не мои, они ворвались с дубинками в руках и были готовы меня отдубасить. Но увидев, что по моей руке стекает кровь, они слегка оторопели. Я, воспользовавшись их замешательством, сказал, что мне требуется медпомощь. Подал голос оклемавшийся Нацист. «Сейчас всё будет нормально, сейчас всё сделаю, пять минут, всё нормально будет», — залебезил он перед мусорами уже с разбитым лицом. Было понятно, что они ворвались, чтобы помочь ему. И меня бы там избили крепко «дубиналом», я это знаю. Но меня спасло сильное кровотечение из свежих ран (снова везение?). Они передумали и повели меня в медсанчасть. Медсестра, надев две пары перчаток, обработала раны перекисью водорода, спросив, есть ли у меня ВИЧ. Я был на сто процентов уверен, что никакого ВИЧ у меня нет, но то ли от злости, то ли от возбуждения и «боевого азарта» равнодушно бросил: «Не знаю!»

Затем меня возвращают на тот же продол (под «восьмерки»), но уже в другой бокс. Я понимаю, что на этом они не остановятся. Быстро отдираю от нар доску, из конца которой удачно торчат два гвоздя. Забираюсь наверх, кладу доску рядышком, закуриваю. Прислушиваюсь к шагам. Жду. Но никто не ворвался и не избил меня. Через пару часов за мной пришел молодой опер по имени Сергей и повел меня в сторону Красного корпуса. И вот я снова бреду по тому же длинному коридору — темному, мрачному, ночному — в ту же камеру, откуда меня вытолкали.

Что я чувствовал, пока шел? Я праздновал очередную маленькую победу над обстоятельствами, над тварями, которые хотели меня сломить! Я чувствовал адреналиновый кураж и глубокое удовлетворение от того, что избил Нациста! Я чувствовал в себе прибывающую уверенность и силу! О чем я думал? Я думал о том, что меня ждет дальше? Какую западню они приготовят в следующий раз? Чего я боялся? Неизвестности! Того, к чему нельзя быть готовым.

Так получилось, что мне пришлось очень быстро сводить знакомство с тюрьмой: по ускоренной программе, на ощупь, без подсказок. Ситуация — решение — действие. Любая ошибка может оказаться роковой. Слово «выживать» перестало быть для меня метафорой.

Меня посадили в ту же камеру. Мои сокамерники не ожидали такого расклада. И радость не окрасила их хмурые лица. Более того, они были удивлены.

Я рассказал им подробно все случившееся, ответил на вопросы, а потом попробовал поспать. Напрасно. Всю ночь, вернее, ее остаток я лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в шорохи, шепоты, шумы, снова и снова обдумывая и перемалывая произошедшее за последние сутки. Нервная чехарда беспокойных мыслей не давала мне заснуть. Происходившие со мной в СИЗО вещи не имели сравнения с тем, что сейчас. Это были новые качественные потрясения, сопряженные со смертью, с потерей достоинства, с физической болью. Все это страшный удар по психике человека! Постоянный страх, постоянный стресс, перманентное напряжение. Организм не может долго находиться на пике мобилизации — рано или поздно произойдет нервный срыв. Запас психических сил у каждого разный. Каков мой предел? Мне еще предстояло это узнать. А пока меня уже больше недели бьют, мучают, пытают током, лишают сна, еды, отдыха, стращают разными ужасами, пытаясь сломать. А я, назло им, еще стою и ломаю тех, кто должен был сломать меня. И этот факт меня тихонько радует. Это моя личная и очень важная для меня победа! В ту ночь я лежал с закрытыми глазами и тихонько переполнялся уважением к себе, обретая уверенность. «Все хорошо, — шептал я себе. —Все будет хорошо, ты все правильно делаешь, Миша!»

Утром, сразу после проверки, меня увезли в административный корпус. Ко мне пришел Слава. Рукопожатие. Настороженно-ожидающий взгляд: «Как дела?» И я обдаю его, как холодной водой из ведра, новыми «приключениями», которые случились со мной за дни его отсутствия. Он внимает, а я размахиваю руками, показываю раны, эмоционально жестикулируя в запале от вчерашней победы (пусть промежуточной) и радости первой встречи со Славой в СИЗО.