Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

— Кто он?

— Одноклассник.

— Да, поначалу я влюбился, что-то было, какая-то тяга к тебе, — говорил он холодно, — ведь любовь всегда избирательна, если даже она мимолетна, но это проходит через несколько постельных встреч. Потом просто хочется еще и еще раз видеть твое обнаженное тело, ощутить возбуждение от прилива крови. Бесспорно, азарт, страсть двигали. Но стоит всему закончиться, как меня уже ни на что не хватает. Я как вор, все совершаешь в тайне, никто не слышит тебя, никого — ты.

— А как же я, говори мне о своей любви, я слушаю, я ласкаю тебя. Это должны знать только ты и я, — возражала Лида на такую отрешенность любимого.

— Чепуха, ты не в счет, тебя мне мало. Другое дело спорт, победа, рев толпы, ты стоишь и упиваешься славой долго, без всякого стеснения. Слава живет в тебе вторым человеком, живет толпой. Ее ревом. Ты идешь, а все знают — вот он чемпион, ловкий талантливый парень. Это гораздо приятнее, чем тайное чувство к тебе одной, своей сверстнице, совершающей, в общем-то, грешное дело.

Лида ужасалась рассуждениям Игоря. Приводила множество примеров любви из произведений Пушкина, Толстого, Шекспира, Шолохова. Влюбленных людей в возрасте и юных, доказывала существование любви в природе человека, коль о ней столько написано хорошего и трагического.

— Выдумано все это, Лидка, от скуки, из пальца высосано. И пушкинские романтические Татьяны, и утонченные толстовские княжны, и толстозадые шолоховские Аксиньи — всем им надобен добрый мужской член.

Лида оскорблялась. Своим близоруким взглядом он так категорично и уродливо видит воспетое множеством талантливых людей чувство, отнюдь не узкое, а широкое, переполненное светом и красками, как просторная улица с беспрестанным на ней движением множества людей и судеб. Ее чувствительная натура с умилением воспринимала любовные стихи Есенина, она дрожала от любовного возбуждения, когда прочла Блока «Стихи о Прекрасной Даме». Она украдкой читала «Темные аллеи» Бунина и осязала действия героев. И не понимала, как можно равнодушно относиться к теме любви, видеть в ней только предмет сладострастия.

Боясь разочароваться в Игоре, она стремилась больше не говорить на тему любви. Но скоро убедилась, что это невозможно: существовать, как бы с вынутой из тела душой. Но вынуть душу нельзя, так и она не могла молчать о чувствах, обуреваемых ею. Ей было жаль своих чувств, ливнем падающих на Игоря, но оставившего его сухим. Может быть, где-то в глубине души она понимала, что любовь ее безответная, а значит, непрочная, рано или поздно между ними ляжет непреодолимая пустыня, и ее пески засыплют тот оазис любви, который разрастается только в ее сердце.

Еще в больнице, Ксения написала в отдел кадров рекомендательную записку Савиновой.

— Пойдешь с этой запиской в отдел кадров. Отдашь, напишешь заявление о приеме в бригаду штукатуров учеником. Но медкомиссию пусть за тебя пройдут наши девчата.

— Но это же обман!

— Иначе тебя зарубят в отделе кадров.

Вместо Лиды к гинекологу ходила самая молодая девушка из бригады, что неприятно бередило неискушенную душу Лиды. Еще удручающе подействовало общежитие, вернее то обстоятельство, что в комнате, куда ее поселили, одна из девушек училась в вечерней школе и готовилась к экзаменам на аттестат зрелости.

— Лида, будем знакомы, я Вероника. Как я рада, что нашелся человек, который силен по многим предметам! — Вероника подхватила Лиду под руку и увлекла к столу, где лежали учебники. — Ты же сможешь давать мне кое-какие консультации.

— Не знаю, получится ли?

— Ты что в школе была троечница?

— Нет, хорошистка.

— Тогда все путем. Давай вместе учиться, почему бы тебе не поступить в вечернюю школу, сдать экзамены вместе со мною, получить документ, который открывает все дороги.

Эта мысль понравилась Лиде, и в тот же вечер она отправилась в школу вместе с Вероникой.

— Вы хотите доучиться у нас? — спросил завуч вечерней школы. — Что ж, пожалуйста. Тем более у вас перерыв небольшой, только надо предоставить документы с прежнего места учебы. Где вы учились?

— В Ачинске.

— Советую сесть в автобус и привезти табель успеваемости. Не теряйте времени.

Лида из кабинета завуча вышла хмурая. Хмурая не то слово: наголову разбитая, можно сказать выброшенная на помойку со смутной надеждой на восстановление прежних сил. Не могла же она унизительно рассказывать свою историю бегства, совершенно незнакомому человеку.

— Отказали? — удивилась Вероника.

— Нет, сказали привезти табель успеваемости, и тогда занимайся.

— В чем же дело, садись и поезжай прямо завтра же.

— Ни за какие деньги в школе я не появлюсь, — решительно сказала Лида, подчеркивая свое поражение.

— Да будет тебе, Лидка, отбрось свою гордыню, — уговаривала Вероника, — иначе потеряешь год.

— Я лучше напишу письмо и потребую выслать табель.

— Не успеешь, знаешь, как почта ходит. Две недели пройдет, если там сразу же выполнят твою просьбу.

Лида понимала: Вероника права, но у нее нет сил появиться в школе.

Лида написала письмо в тот же день. Ответ пришел слишком поздно, когда шли экзамены. Накладывалась и вторая трудность. Не успела устроиться на работу, а тут предоставьте ей школьный отпуск! Мало того, что ее приняли беременную, так еще учеба.

— Нет, девка, много хочешь загрести жара чужими руками, — сказали ей в бригаде бабы, когда она заикнулась об отпуске на экзамены, участие в которых все же можно было бы добиться при хорошей успеваемости, судя по табелю, — осваивай профессию. На кусок хлеба заработаешь, а доучиться успеешь.

Хорошо, что Лида никому не заикалась о своих актерских амбициях. Не то бабы подняли бы ее на смех. Она будет молчать, пока дела ее не поправятся. А там видно будет. Смешно, куда же она рванет с ребенком на руках? Прощайте мечты и надежды.

«Игорь, ты негодяй и подлец. Я тебя проклинаю. Ты стал источником всех моих несчастий», — не раз уничтожала она свою первую любовь, беззвучно плача, уткнувшись в подушку бессонными ночами. Но сцены ее жаркой любви проплывали перед глазами. Игорь, настоящий бог любви, брал ее обнаженную на руки и опускал на свою постель. Она задыхалась от страсти, когда ощущала его горячее проникновение в глубину ее тела, до самого сердца. Как сладко и мощно его любовное окончание!

«Игорь, любимый, вернись ко мне», — шептала она в ночь.

— За такие минуты счастья можно немного и пострадать, — успокаивала она себя, — а ребенок мне мешать не будет.

У нее родился план. Он вытек из одной небольшой заметки, вычитанной в газете под заголовком: «Усыновили».

Она в тайне согласилась на такой поступок. Стала убеждать себя в том, что это благо и для нее, и для ребенка. Что хорошего может она дать ему без средств к существованию, без жилья, одна-одинешенькая на белом свете. Быть такой же забитой, несчастной как Ксюша, одной воспитывать сына? Но у Ксении ребенок появился уже в зрелые годы, когда она окончила техникум и была, по существу, устроена в этой неласковой жизни. Она сама захотела ребенка, чтобы как-то сгладить одиночество, посвятить жизнь сыну. У Ксении все есть: квартира, приличный заработок, авторитет мастера. А у нее? Неоконченная десятилетка, нереализованные способности актрисы, общежитие, это жалкое ученичество на штукатура-маляра, и связанная по рукам и ногам будущим ребенком. Она чувствует себя в кандалах. Нет, она должна быть свободной, не спутанная как кобылица, неспособная перепрыгнуть канаву, за которой благоухает луг. Она еще попытается склеить расколотое зеркало счастья и разбитые надежды: станет звездой театра и кино.