Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

— Папа, ты бы принес Женечке воды с феназепамом и реланиумом, она излишне возбуждена, а я буду собираться в дорогу.

Отец понял намерения мамы, его тоже беспокоило экзальтированное состояние дочери, что могло отрицательно отразиться на ее психике. Он согласился с предложением жены, направился на кухню за аптечкой, поддерживая разговор.

— Женя, я думаю, вам надо лететь через Москву. Раньше, я знаю, были рейсы в Крым с посадкой в Ростове. Был и прямой до Ростова. Сейчас трудно сказать.

— Я тоже так думаю, но давай выясним, может быть, есть и прямой? Мне надо быстрее попасть к Борису. Я чувствую его тоску, я видела его во сне, ему нужна моя любовь, в которой он сомневался. Но он сомневался напрасно. Я приеду, и у него откроется второе дыхание, моя любовь для него станет эликсиром жизни! Как только мы возьмем билеты на самолет, сразу же дадим ему телеграмму, он ждет! — торопливо продолжала Евгения.

Отец подошел к ней со стаканом воды.

— Женя, выпей, пожалуйста, успокоительное, ты не в меру возбуждена.

— Ничего не надо, это проснулась спящая любовь к Борису, она бурлит во мне, и как гейзер вырывается наружу, а ты хочешь ее успокоить снотворным. Нет уж, папочка, вот соберусь в дорогу, тогда выпью. — Евгения отстранила стакан. — Ты лучше позаботься о билетах, позвони в справочное.

— Я сейчас схожу к соседям, и все выясню. А вы тут укладывайте вещи в чемоданы. — Рябуша ушел и вернулся минут через десять.

— Есть прямой рейс два раза в неделю. Это самый наилучший вариант. По своим каналам я достану два билета на послезавтра.

— Но это долго, через Москву быстрее.

— Что ты, дочка. Прямой самолет надежнее. В Москве можно застрять на пару дней. И спокойнее: сел дома, вышел в пункте назначения. Я знаю Ростовский госпиталь, я там бывал и расскажу, как вам добраться до него.

— Папа правильно говорит, — поддержала мать.

— Решено, летим прямым. Доставай билеты.

— Если ты себя хорошо чувствуешь, я поеду сейчас же.

— Если ты отложишь, это и будет моей пыткой.

— Все, я еду, вот только выпью стакан воды. Давайте ваши паспорта, пенсионное удостоверение мамы, ей положена скидка. Кстати, где наши сбережения?

Мама вынула из глубины антресоли пакетик с деньгами и передала мужу.

— Здесь хватит на дорогу, но где взять на проживание? Ах, если бы дали в кредит.

— Мама, у меня тоже кое-что есть. Даже в долларах.

— На первую неделю вам хватит этого, затем я оформлю кредит, я же работающий пенсионер! Деньги, о которых говорится в телеграмме, надо получить и вернуть Валентине Александровне, — сказал отец. — Все, я поехал.

Рябуша скрылся за дверью, а мать с дочерью продолжили сборы.

— Меня теперь, мама, ничто не заботит, как выполнение долга перед Борисом, перед этим святым человеком. Он пронес любовь ко мне через время, и я отвечу ему взаимностью. Это так прекрасно!

— Да, Женя. У нас с папой все было взаимно и глубоко сердечно. Мы прожили с ним душа в душу. Нам не хватает только твоего счастья, и если ты его обретешь с Борисом, мы будем на него молиться. Мы отдадим ему самое дорогое, что у нас есть — тебя.

— Спасибо, мама, за поддержку. Что берем с собой?

На четвертые сутки утром, придя в госпиталь, Валентина Александровна направилась к почтовой этажерке, что стояла в просторном вестибюле, зажатая с двух сторон торговыми лотками вытянутыми вдоль глухой стены, перебрала в ячейке на букву «П» письма и телеграммы, надеясь на ответ Евгении. Его не было.

Первое, что спросил после приветствия мамы Борис, это о почте, и, услышав отрицательный ответ, посерел лицом, словно на него стряхнули тяжелую гранитную пыль.

— Боря, прошло очень мало времени. Собраться и приехать сюда не просто, — пыталась смягчить молчание Евгении мама, будто вопрос поездки решен в их пользу. — Надо набраться терпения. Давай примем утренний туалет, умоемся и позавтракаем. Я в заводской столовой напекла утречком пирожков, правда, тесто немного перекисло, магазинное. А так ничего получились, начинка из яблочного повидла, творога и картошки.

Валентина Александровна ухаживала не только за своим сыном. Она протирала лицо влажным полотенцем всем четверым тяжело раненым офицерам, которые были еще прикованы к кровати. Часто появлялся Бакшин, количество бинтов на голове у него уменьшилось, и Василий был доволен своими болячками, которые заживали на нем, как на собаке. Он помогал раненым справлять нужду, вот и сейчас в руках у него были пустые судна.

— Доброе утро, Валентина Александровна, — сказал он, широко улыбаясь, — мы тут с мужиками кое-что уже проделали, теперь умоем их и за завтрак.

— Доброе, Василий, — ответила Валентина, — что бы они без тебя делали? У меня пирожки в сумке, больше двух десятков. Сегодня утречком напекла. Боря их так любит.

— Еще бы, горяченькие?

— Да, я завернула их, чтоб не так остыли.

Вдвоем они быстро умыли раненых, и мама раскрыла сумку: оттуда пахнуло домашней кухней. Кроме пирожков в сумке стоял большой китайский термос со свежезаваренным травяным чаем, и вскоре аромат его разлился по палате. Борис мертвенным взглядом следил за приготовлением завтрака и, щадя маму, через силу съел два пирожка, Василий — четыре, по три — остальные, хваля Валентину Александровну за стряпню.

В одиннадцатом часу в палату пришел лечащий врач для осмотра раненых. Валентина Александровна ушла смотреть почту.

— По-прежнему тоска в глазах, молодой человек, она поразит тебя, как гангрена, — выговаривал он Борису. — К тебе же приехала мама и шанежек напекла, ничего вкуснее я не едал.

Борис вымученно улыбнулся.

— Вы правы, док, мама у меня искусница.

— Так пожалей свою маму, ты мужественный человек и должен сам своим видом ободрять маму, которая, глядя на тебя, извелась. Похудела, поблекла.

— Док, я исправлюсь.

И тут, как гром среди ясного неба, мамин голос:

— Боря, она прилетает сегодня, вот телеграмма! — мама стояла в дверях. Доктор глянул на Бориса и увидел, как в глазах раненого полыхнула радость, и ему все стало ясно. «Вот главное лекарство: она прилетает сегодня!»

— Желаю радостной встречи, — сказал док, и удовлетворенный перешел к следующему пациенту.

Подошла мама с телеграфным бланком в руках, и в глазах Бориса навернулись слезы счастья.

— А вдруг она меня не примет такого? — высказал сомнение Борис.

— Что ты говоришь, сынок! Человек, переживший личную трагедию, никогда не захлопнет сердце перед болью друга.

— Но мне нужно не сострадание, а большее!

— Сынок, ты потерял ногу, но не сердце, а оно у тебя осталось прежнее, как, надеюсь, и у Евгении.

— Спасибо, мама, ты настоящий друг, — глаза у Бориса засверкали огоньками надежды. — Мне бы привести себя в порядок, побриться, а то ведь стыдно, как опустился!