Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

— Глупости, мама, это убийство! Какие глупости! — воскликнул с негодованием Борис, и в газах у него засветились живые огоньки. — Вот на таких глупостях строится вся наша жизнь.

Но живительные огоньки светились у него всего несколько мгновений, и как только он закончил говорить, потухли.

— Я мама, теперь не смогу очищать нашу землю от нечисти, пусть уж простят меня люди.

— За что, сынок? Это правители должны просить у тебя прощение за свою безмозглую политику, сеющую зло, за отсутствие доброты в своих душах.

Но Борис не поддержал диалог как прежде, и мама скорбно замолкла, поняв, что разговорить сына не в состоянии. Она находилась в госпитале третий день, на ночлег уходила в гостиницу завода, где могла хорошо отдохнуть, чтобы в заботах о сыне проводить весь день. С устройством ей повезло, спасибо директору, она уже выполнила его небольшое поручение и теперь предоставлена сама себе. Она видела, с какими мытарствами сталкиваются большинство матерей в поисках ночлега, за который ростовчане дерут с них три шкуры. Спрос на угол велик, почему же не заработать на несчастье. Люди идут на все: одни, не жалея себя и средств, какие смогли собрать, рвутся обогреть, приласкать, поддержать родное чадо теплом своего сердца, другие, задраив забрало совести, греются на великодушии первых, порожденных личным несчастьем. И этот комок взаимоотношений разрастался, приобретая чудовищные формы и устрашающие последствия, укладываясь в классическую формулу: акулы войны всегда сыты ее кровью, и продолжение ее для них благо.

Госпиталь был полон не только ранеными, но матерями и женами солдат и офицеров. Каждая мать стремилась подольше побыть у постели сына, это создавало сутолоку и неудобство и родственникам разрешено находиться в палатах ограниченные часы. Вечером, уставшая Валентина Александровна вышла из госпиталя и прошла к примыкающей к зданию алее, по которой беспрестанно сновали люди, прогуливались выздоравливающие, городской гул тонул в зелени парка и здесь было относительно тихо. Спешить ей было некуда, и она решила просто пройтись в этой тишине, успокоиться от пережитого дня и увидела сидящую на скамейке несколько раз попадавшуюся на глаза пожилую женщину. Сейчас она уставшая и чем-то очень удрученная сидела и скорбно теребила кончики головного платка.

— Я вас сегодня несколько раз видела в коридоре, у вас кто здесь? — участливо спросила Валентина, присаживаясь рядом.

— Внук с тяжелым ранением в живот. Накупила ему лекарств, врач говорит, что Сенечка мой выкарабкается, коль его бабушка так заботится.

— Дай-то Бог, а у меня сын, — и Валентина Александровна поведала о своем горе, и когда закончила краткий рассказ, спросила: — Вы где остановились?

— Не спрашивайте, нигде. Дорог ночлег, поиздержалась на лекарстве, поеду на вокзал. День-два и домой.

— Я устроилась в ведомственной гостинице. Она небольшая, всего несколько номеров, но я в одноместном поселена, как командированная на завод. В номере диван есть, вот на него я вас и устрою, если вы не будете возражать.

— Я то не буду, да разве нашего брата пустят, у меня заплатить нечем.

— Начальства сейчас уже не застанешь на заводе, да мы с вахтершей договоримся. Едем, там чайку попьем.

— Что ж попытаем счастья, — согласилась новая знакомая Валентины.

Через час они стояли на вахте, и Петракова объясняла дежурной по гостинице ситуацию. Но та ни в какую не соглашалась пропустить на ночлег солдатскую бабушку. Она загородила проход и сердито говорила:

— Мне наплевать на вашу ситуацию. Я сегодня пущу вас по доброте своей, а завтра останусь без работы по вашему злу.

— Да какое же зло, уважаемая, — увещевала ее Валентина, — горе, горе привело нас сюда, вы перепутали все добродетели, побойтесь Бога.

— Бога мне бояться нечего, а вот моего начальника — надо, — не сдавалась дежурная, — гостиница переполнена.

— Я же не бесплатно хочу провести эту женщину. Возьмите на первый случай сто рублей, — Валентина достала из кошелька деньги.

— Это совсем другой разговор, — смягчилась вахтерша. — Все наши добродетели теперь измеряются кошельком, милая, — и она пропустила женщин.

— Валя, как же я рассчитаюсь, мне так неудобно перед тобой. Ах, какие люди? — терзалась новая знакомая Петраковой, поднимаясь на третий этаж гостиницы.

— Это обстоятельства, они всегда выше нас. У человека способности ограничены, на совесть ничего не купишь, а продать ее можно, а тут представилась возможность заработать. Вот человек и выжимает все из обстоятельств.

— Сколько я делала бескорыстно добра людям, Валя!

— Согласна. Но вы не были захлестнуты рынком горя, оно тиражируется и тиражируется и для многих это уже не событие, вызывающее душевные страдания, а источник дохода. Мой сын уже дважды побывал на краю жизни, и рынок горя глубоко в сердце всадил мне свои омерзительные когти. Я постоянно ощущаю их. Пусть эти сто рублей будут моим лекарством. Так что о долге забудьте.

Женщины вскипятили воду, заварили чай, перекусили бутербродами и улеглись отдыхать.

Отследить бандероль с досье на Евгению Кузнецову не удалось. Евгения получила ее вместе с тревожной телеграммой из Ростова. Она расписалась в тетради почтальона, и пробежала глазами телеграмму. В ней сообщалось:

«Борис тяжело ранен. Хочет вас видеть. Деньги на самолет высланы. Адрес: Ростов, военный госпиталь. Петракова».

— Мама, мама, какой ужас! Борис тяжело ранен! Сколько же времени меня будет преследовать злой рок! — вскричала несчастная Евгения, кладя бандероль на стол. — Послушай, что пишут в телеграмме! — она читала, а крупные слезы неудержимо катились по ее щекам.

— Милая ты моя! — мать, постаревшая и поседевшая за последний год, но все еще со следами былой красоты, обняла Евгению, усадила на диван, пристроилась рядом, взяла из рук дочери телеграмму и уставилась на строчки бланка, невидящими глазами, наполняемые слезами. — Я не нахожу слов. Какое несчастье, какой хороший человек поплатился здоровьем из-за чужих интересов! — И видя порыв дочери, то, как она решительно глянула на часы, заголосила:-Куда же ты одна, там так страшно? Ты такая молодая, неопытная, доверчивая, тебя могут украсть бандиты, превратят в рабыню, потребуют выкуп!

— Мама, я поеду. Вот дождусь папу и поеду. Это мой долг. Он нуждается в моей помощи, в ласке. Он меня любит. Я обязана отдать ему свою жизнь. Это Божеское предначертание! Мама, это моя звезда! Я вижу свой путь к нему! Борис жив, может быть даже калека, там столько мин, но я спасу его своей любовью. Что там в бандероли, посмотри, может быть, от него. Мне некогда, я буду собираться.

— Я поеду с тобой, Женечка, — сказала мама, беря бандероль.