Юрий Рытхэу - Чукотский анекдот

Пестеров попытался вспомнить, что произошло в «Теремке», но в голове был полный провал, черная дыра. Последнее, что тусклой вспышкой озарило мозг, — чье-то огромное, мерзкое слюнявое лицо, склонившееся над ним.

Клумба располагалась прямо напротив гостиницы «Интурист». Подавив стон, Пестеров поднялся на ноги и побрел к высокому входу. Цепляясь за покрытые утренней сыростью металлические поручни, вскарабкался на крыльцо, потянул дверь. Она была заперта. Найдя кнопку. Пестеров позвонил.

Ночная дежурная отшатнулась, но узнала его:

— Боже! Кто это вас так?

— И у чукчей есть враги! — пробормотал Пестеров и, ввалившись в номер, рухнул на кровать.

Пестеров молча сидел рядом с Сьюзен в кресле самолета. Она ни единым словом не упрекнула его за происшествие. Мало того, она обработала его рану на лице, припудрила каким-то лекарством и достала большие солнцезащитные очки, полностью скрывшие огромный синяк.

Пестеров был безмерно благодарен ей, но не знал, какими словами, какими действиями выразить эту благодарность. Больше всего угнетало невыносимое чувство вины и желание укрыться, уйти в полное одиночество.

И эта ненавязчивая забота, молчаливое сочувствие, желание облегчить душевную боль… Откуда это у нее, у внучки, как описывали советские писатели, «хищной акулы-капиталиста», такое доброе сердце?

Пестеров готов был заплакать. Чтобы скрыть свое настроение, он, не отрываясь, смотрел на проплывающие мод крылом самолета отроги Золотого хребта, водную ширь залива Креста, косу Мээчкын и круто ниспадающие в океан отроги Гуврэльских гор.

Они сидели в том же любимом ресторане «Горфункель энд Сиипортс» под крышей одного из самых высоких зданий Анкориджа.

Сьюзен Канишеро поведала брату о своих делах и в заключение сказала:

— Знаешь, чем ближе я к разгадке сокровища моего деда, тем большее сомнение охватывает меня. Что я буду делать с ним?

— А ты уверена, что золото почти в твоих руках?

— Ну, не на все сто процентов, — неуверенно произнесла Сьюзен, — но думаю, что дедушкино сокровище уже рядом.

— Ну, хорошо, разберешь фундамент старой пекарни. Ты что, каждый валун будешь разбивать и смотреть — не золотой ли он? — Роберт даже и не пытался скрыть скептической усмешки.

— Ну, зачем так примитивно? — обиженно протянула сестра. — Ведь даже самый плотный камень по сравнению с золотом имеет гораздо меньший удельный вес. Я над этим много думала, и действительно, поначалу меня мучила мысль: как я буду исследовать каждый валун? Ну, а потом вспомнила давние школьные уроки и поняла, что разницу между золотым валуном и обыкновенным можно определить буквально на глаз — разность в весе будет заметна даже без применения специальных приборов… Чарльз Джонсон будет у меня главным руководителем работ. Оборудование уже ждет погрузки в Сиэтле. Специалисты посоветовали мне такое, которое может работать и на жидком топливе, и на электричестве, и даже на каменном угле. Так что улакцы будут всегда обеспечены свежим хлебом.

— Была бы мука, — заметил Роберт.

После смерти Антонины он чаше всего пребывал в грустном настроении. Роберт спасался от воспоминаний о ней, загружая себя работой. Кроме своей основной деятельности, он занялся историческими изысканиями. Долгие часы просиживал в архиве университетской библиотеки в Фэрбенксе, изучая документы, старые газетные статьи о Чукотке. Больше всего он любил разглядывать старые фотографии, чуть пожелтевшие, но удивительно четкие. На них запечатлелась давно ушедшая жизнь на Чукотском полуострове, в старых селениях по побережью Ледовитого океана от устья Колымы до Камчатки. В фонде братьев Ломенов, предпринимателей начала века, попытавшихся основать пастушеское оленеводство на Аляске, оказались бесценные материалы о жизни аборигенов Берингова пролива. Кроме фотографий сохранились даже восковые валики с записями сказаний и легенд на чукотском и эскимосском языках, песни, сопровождаемые ритмичными ударами бубнов.

Берега Берингова пролива населял практически один народ, точнее два народа — чукчи и эскимосы, освоившие холодные воды, богатые крупными морскими зверями. Не олени, не охота на земных млекопитающих, а промысел крупного морского зверя позволил создать уникальную культуру, сохранившуюся до конца двадцатого века, века электричества, радио, телевидения, реактивных лайнеров и компьютеров. Корни этой культуры уходят далеко в глубь веков, она возникла задолго до пирамид, рождения Христа, до возникновения европейской культуры. Это была настоящая цивилизация, Арктическая цивилизация. И эти люди заслуживали лучшей участи, нежели прозябание на обочине современной истории.

Роберт Карпентер скрупулезно изучал исторические документы о жизни аборигенов этого примечательного географического места, где сходились два материка, два полушария, где существовал мост между древними племенами азиатского и американского материков. И все явственнее вставала перед ним проблема сохранения этих народов, людей, которыми могло бы гордиться человечество. Тот образ жизни, который для европейца или жителя другого, более мягкого климатического пояса планеты считался настоящим подвигом, для них был привычным способом существования, обыденностью. Для сохранения этих людей, их жизни, необходимо сохранение животного мира, окружающего их испокон веков. Необходимость создания специального документа, имеющего силу международного закона, объявляющего связку «крупные морские животные — человек» незыблемым и нерушимым условием существования аборигенов Берингова пролива, для Роберта Карпентера стала наиболее насущной идеей.

Он поделился ею с руководителями местных общин, с главой Ассоциации малочисленных народов Арктики России на одной из международных встреч, но не почувствовал с их стороны большого энтузиазма. Эти новоявленные деятели, большинство из которых были выходцами из среднего звена недавно рухнувшей партийной номенклатуры, похоже, были более обеспокоены не насущными судьбами своих соплеменников, а какими-то непонятными бюрократическими играми, жадно заинтересованы в представительских функциях на международных форумах, озабочены внешними признаками участника большой политики. По малейшему, даже самому незначительному поводу они бегали советоваться в администрацию губернатора. Для внимательного наблюдателя было ясно, что эта общественная организация, которая по своему положению должна была состоять в непримиримой оппозиции к местной бюрократии, полностью зависела от нее, и даже жалованье президент Ассоциации получал оттуда же.

— Меня тоже беспокоит и даже, откровенно говоря, злит политическая и общественная пассивность местного населения, — с горечью заметила Сьюзен.