Михай Фёльдеш - Приказ

Эрика ответила, что она уже сама намеревалась попросить об этом отца.

После этого разговора прошло несколько дней. В последний день марта отец Эрики, барон Гот, приехал после обеда навестить свою больную родственницу. К этому времени Сударыня уже начала вставать с постели, но пока из своей комнаты еще не выходила. Она коротала длинные скучные дни сидя в старинном кресле с высокой спинкой, которое стояло прямо под ее портретом, написанным маслом еще в годы молодости Сударыни. Портрет этот принадлежал кисти весьма модного в то время художника-портретиста Ласло Фюлепа. Он сумел показать холодную красоту молодой дамы, то есть создал весьма реалистическое полотно. Сударыне нравилась правдивость живописца, хотя теперь ее это не очень-то интересовало. Это великолепно написанное полотно она считала лишь непременной частью обстановки своей квартиры, и не больше. Она была чужда всяких сантиментов и пыталась любым способом избежать «дамских» настроений. Даже во время своей болезни она каждый день читала газеты, пыталась разобраться в важнейших политических проблемах, внимательно следила за положением на бирже, с большим интересом прочитывала все объявления всевозможных акционерных обществ и компаний Вены и много разговаривала по телефону. Все ее подруги занимались благотворительной деятельностью. Регина Баркоци и некоторые другие развлекали ее свежими сплетнями. Сударыня обожала слушать обо всех скандальных историях, особенно она упивалась похождениями Луизы Фрювирт.

Вдова некоего Ташши, урожденная Луиза Фрювирт, потерявшая мужа на фронте, в годы своей молодости флиртовала с Альби, всеми силами пытаясь вскружить ему голову. Сударыня тогда вступила с ней в решительное противоборство, потому что находила ее состояние явно недостаточным, а претензии слишком большими.

Своей невесткой Сударыня с большей радостью хотела бы видеть Мари Шлерн, о которой, кстати, не решались судачить даже самые завзятые сплетницы. О ней знали только то, что она вращается в обществе порядочных, достойных женщин и что она очень толково распорядилась доставшимся ей от отца наследством, а недавно купила еще один доходный дом в Вене. Мари в свои тридцать лет была совершенно независимой женщиной, жила она довольно разумно и умела не выставлять на всеобщее обсуждение свою личную жизнь. Правда, иногда, хотя и очень редко, в свет все-таки просачивались кое-какие сведения вполне невинного свойства, но, вероятно, лишь потому, что «людям надо иногда давать какую-либо пищу, иначе они начинают фантазировать, а это еще хуже».

Сударыня доверяла Мари Шлерн и втайне по-прежнему видела в ней будущую супругу своего Альби, судьба которого все больше тревожила ее. Однако надежды на то, что с сыном ничего не случится, она не теряла и только неизменно повторяла: «Что с ним произойдет? С ним, офицером генерального штаба? Погибнуть он просто-напросто не может — подобной глупости он не допустит». К моменту визита барона Гота она чувствовала себя почти хорошо, хотя и сильно ослабела из-за болезни. Визита барона Гота она ждала с любопытством и интересом, хотя ей не очень нравились его бонвиванские манеры, его претенциозные костюмы светского льва и развязный тон.

Крупный банкир и политик-радикал, барон, встретившись со свекровью своей дочери, сразу же приступил к делу.

— Нам следует вызволить Альби с фронта, моя дорогая! — весьма решительно произнес он. — Мысль о помощи по линии Денешфаи представляется мне удачной. Мы вместе с Эрикой поговорим с ним. — Понимая, что Сударыня еще очень слаба, он решил покороче изложить ей свою точку зрения на положение дел на бирже.

Барон перескакивал с одного на другое и болтал не переставая. Он очень любил слушать свою собственную речь, упивался звуками своего голоса, произнося избитые фразы на немецком языке.

Эрике уже давно надоели подобные пассажи отца, но она ни при каких обстоятельствах не позволила бы себе перебить его, тем более что и Сударыня с жадностью впитывала в себя все сплетни и новости.

— Дорогая мадам, биржа теперь превратилась в своеобразный придаток политики, — небрежно ронял фразы банкир, тщательно выговаривая слова. — Политика же — вещь, как известно, довольно скучная. Но вопрос стоит теперь так: или мы должны интересоваться и заниматься политикой, или нам суждено потерять все наши деньги! Признаюсь, я нахожу это довольно неприятной дилеммой!

— Неужели мы до этого докатились? Разве боги спят там, на небесах? Но продолжайте же, барон, прошу вас!

Барон не заставил себя просить дважды, потому что он любил делиться своими сомнениями с окружающими.

— Я признаюсь вам, — рисуясь, продолжал он, — что считаю страшным этот мучительно рождающийся на наших глазах мир. Сейчас я с большим удовольствием стал бы поэтом, чем банкиром. Но я жажду реформ путем эволюции, постепенно, а не через революцию. Поэтому безоговорочно поддерживаю Каройи, которого в наше такое сложное время считаю великим государственным деятелем. Его совершенно необоснованно называют революционером. Это абсолютно мирный человек и государственный муж, который хочет спасти от полного краха нашу несчастную страну. На мой взгляд, он должен больше рисковать в борьбе за власть. Но вообще я пребываю в страшной тревоге, как, впрочем, любой гражданин нашей страны, тот, кто хочет избежать последствий все продолжающейся войны…

Тут вдова перебила барона словами:

— А вы считаете, что в принципе такое возможно? Каким образом?

Барон Гот не задумываясь ответил:

— Нам самим надо более радикально заниматься политикой, чтобы противостоять усилению максимализма, а мы, к сожалению, боимся этого.

Вдова отлично поняла намек барона на грядущую революцию и испуганно произнесла:

— То, что вы говорите, ужасно! Никакого радикализма! Древние очень мудро говорили: «От добра добра не ищут!»

Гот довольно холодно улыбнулся, в глазу у него блеснуло стеклышко монокля.

— Что же мы можем тут поделать? — пожал он плечами. — Как видно, австрийская и венгерская аристократия сама хочет свалиться в пропасть. Тогда пусть так оно и будет. Умные люди неоднократно предупреждали тех, кто стоит близко к трону, что надо несколько деликатнее управлять страной, скажем на британский манер: умно, умело, чтобы все это соответствовало условиям, нашей эпохе. Но они не вняли нашим советам, проявили ужасную ограниченность. Например, они отвергали требования рабочих об избирательном праве. Хотя, собственно говоря, что в нем страшного, в этом избирательном праве? В Германии, например, те же самые порядочные социал-демократы, за исключением одного-двух человек, проголосовали за военные кредиты, одобряли войну. В Англии тоже существует всеобщее и полное голосование, более того, даже девицам легкого поведения и тем не запрещается являться к избирательным урнам. Ну и что же? Разве Британия терпит крах? А мы все еще себе это представить не можем без того, чтобы не вспомнить, как с бегством Керенского в России разразилась новая революция, и сами создаем опасную возможность ее зарождения у нас. Но избежать второй революции можно, только осуществив первую. И победа здесь, в Венгрии, будет за теми, кто признает за истину и сможет приспособиться к последующим событиям.