Тони Моррисон - Любовь [litres]

Джуниор брала машину хозяйки. Ездила по магазинам, в банк, на почту, выполняла разные поручения миссис Коузи, от которых отказывалась мисс Кристин. И если Ромен пропускал шестой урок или если до обеда у него по расписанию был час для самостоятельной работы, Джуниор подхватывала его на Принц-Артур-стрит, и они ехали в одно из запланированных мест. План (ее) заключался в том, чтобы заниматься этим везде, где только можно. Пометить карту округа объятиями и вспышками похоти. В списке стояли – пока еще не охваченная его средняя школа (желательно – прямо в классной комнате); кинотеатр-мультиплекс, пляж, заброшенный консервный завод и отель. Телефонная будка на Бэрон-стрит около закусочной «Софтиз» была ее любимым местечком. Но до сих пор им удалось только одно приключение вне ее спальни, – вечером на заднем сиденье машины на парковке кафе «Рий». Сегодня они договорились, что он будет ждать ее позади видеосалона, она его там по-быстрому приласкает, а потом отвезет на Монарх-стрит, где ему предстояло собрать листья из водостока. После чего подбросит домой, возможно, сделав по пути остановку у другой телефонной будки. И каким бы волнующим не было ожидание этой поездки, какими бы незабываемыми не становились разные места этого городка (он теперь ощущал принадлежащим ему лично и кафе «Рий», и даже Тео в нем), все меркло по сравнению с оседлавшей его Джуниор, в сапогах, кепке, когда тень от козырька скрывала ее глаза. Тео, Джамал и Фредди могли сколько угодно резвиться на вечеринках с десятиклассницами в пластиковых туфельках. Но разве они знают настоящие ласки? Им неведомы объятия женских рук, они чувствуют только собственные руки! Они чувствуют только собственные губы, и протяжные стоны удовольствия издают они сами. И никакой интимности: все происходит на глазах у всей стаи. Им требуется вой одобрения для поддержки, чтобы все было по-настоящему, чтобы заглушить трубный скрежет в их ушах. И проделывают-то они это вовсе не с девушкой, а как бы друг с другом. Зато он крепко держит в объятиях и неторопливо ласкает свою женщину, которая по своей инициативе создала для них интимность, как бы задернув занавеску перед носом изумленных зрителей.

Ромен поднял глаза на часы. Две минуты – вечность! – до звонка с урока.

Джуниор не выключила двигатель. Водительских прав у нее не было, и ей приходилось быть начеку, чтобы сразу сорваться с места при появлении патрульной машины. Она снова проголодалась. Два часа назад она слопала яичницу из двух яиц, четыре ломтика бекона и тост. Теперь она решила сгонять в «Софтиз», купить пару бургеров и молочных коктейлей и вернуться к видеосалону. Она могла делать два дела одновременно. Даже три. Ромену это должно понравиться – и ее Добряку тоже. Иногда он садился к ней на кровать и с умилением наблюдал за ней спящей, а когда она пробуждалась, подмигивал, улыбался и уходил. Как странно: ее бесило, что в колонии она постоянно была на виду, под круглосуточным надзором, но ей доставляло радость сознавать, что на нее смотрит Добряк. Ей не надо было даже оборачиваться: она и так знала, что он стоит в дверях или снаружи барабанит пальцами по оконному стеклу. Аромат лосьона после бритья возвещал о его появлении. И если она не реагировала, он мог шепнуть ей в самое ухо: «Красивые волосы», «Возьми!», «Хорошая девочка», «Милые сиськи!», «Почему нет?». Он все понимал куда лучше, чем игрушечный солдат. Удача от нее не отвернулась: уютная теплая комната, вкусной еды сколько угодно, (оплачиваемая!) работа – на такое она и надеяться не могла, когда ее пришлось выпустить из колонии по достижении предельного возраста. Но дополнительный бонус в виде Ромена был как плюс после пятерки за сочинение. Их она получала, когда была образцовой ученицей. Ее не перестали считать образцовой даже после того, как начальство поступило с ней так, будто она убила директора. И почему она это сделала? Взяла и все испортила как раз накануне своего выхода на волю.

Она не собиралась убивать директора – просто хотела его проучить. Кому-то из девчонок нравились «совещания» с ним, и они с радостью выменивали на них офисную практику, сексапильное белье и увольнительные. Но не она. Джуниор, которую не раз хвалили за умение обращаться с клавиатурой компьютера, всегда имела возможность поработать в офисе. Кроме того, что уж такого в обычном хлопковом белье? А весь кайф от увольнительных сразу ломался, когда на тебя начинали пялиться десятки пар любопытных глаз, стоило зайти в супермаркет или опереться локтями на стойку в «Бургер-Кинге». В любом случае она получала свою порцию секса с ребятами из мужского блока или с девчонкой, которая скучала по дому. Та делилась своими мечтами и без умолку болтала о старике (ему должно быть тридцать, не меньше!) в длинном красном галстуке, спускавшимся до самого члена, с которым не могли сравниться ни свежий огурец, ни кусок мыла, ни столовые приборы, ни леденцы на палочке, ничто другое, что могут пустить в дело изобретательные девочки.

«Выпускное совещание» директор назначил на пятницу, и когда он перенес его на понедельник, то есть на четыре дня раньше, Джуниор решила, что он будет обсуждать с ней присуждение приза за успеваемость или вакансию на работу. В свои пятнадцать она могла покинуть колонию, искупив все грехи, которые привели ее сюда, и вернуться в семью, ни один из членов которой ни разу не навестил ее за все долгие три года. Но у нее не было намерения возвращаться к своим. Колония спасла ее от них. Ей хотелось увидеть мир за пределами Поселения: тот, который она видела по телевизору, о котором ей так много рассказывали новые обитательницы колонии. И страстное желание выйти на волю могло бы предотвратить любой ее случайный проступок. Этого просто не могло бы случиться из-за ее всем известного прилежного поведения. Но все равно комитет отказался ей поверить, отдав предпочтение директору и методисту, которому уж точно было все известно.

«Выпускное совещание» началось прекрасно. Директор, расслабившись и пустившись в долгий рассказ, рисовал радужные картины развития колонии и будущего Джуниор. Он подошел к раздвижным дверям небольшого балкона и пригласил ее последовать за ним, полюбоваться видом старых деревьев вокруг. Облокотившись на перила, он предложил ей сделать то же самое, потом поздравил с окончанием школы и попросил приезжать в гости почаще. Он был сама любезность. С улыбкой заметил, что перед отъездом ей бы неплохо подстричься. «У тебя такие красивые волосы – как буйный лес». Он дотронулся до них и ласково потрепал ее по голове, а потом, прижавшись к ней, сильно надавил ей на темя. У Джуниор подкосились ноги, она упала на колени, а когда директор распустил ремень и расстегнул ширинку, она обеими руками обхватила его колени сзади и, перегнув его тело через перила, швырнула вниз. Он пролетел один этаж. Всего лишь один! Методист, заметивший его падение и подбежавший к нему на помощь, видел и его распущенный ремень, и расстегнутую ширинку. Но его версия, аккуратно им изложенная так, чтобы спасти свою должность, выгораживала директора, который-де был в полном замешательстве и недоумении, как любой другой, кто мог бы стать жертвой «необъяснимого возмутительного поведения» образцовой, как считалось, воспитанницы. Комитет, оскорбившись тем, что Джуниор в свое оправдание употребила выражение «полизать ему», быстро изменил ее статус – из воспитанницы на заключенную – в наказание за акт насилия, вызвавший единодушное осуждение.