Денис Драгунский - Соседская девочка

Мы выпили. Посмеялись, конечно. Но задумались.

Мне приснился сон про учителя из Воронежа. Точнее говоря, мне приснился советский роман про этого учителя, изданный в конце 1970-х. Приснилось, что я читаю – вернее, листаю – эту книгу. Книга в картонном переплете. На имя автора я не обратил внимания. А имя героя запомнил: Федор Николаевич Писаренко.

Учитель – орденоносец, герой войны, заслуженный учитель республики, крупный методист и все такое. Но ему не везет с учениками. Все они сначала хорошо учатся, успешно работают, занимают важные посты – но потом в их жизни внезапно происходит некий загадочный слом, и они уходят в какой-то странный «дауншифтинг». Кто-то вдруг бросает завод, где он был заместителем главного инженера, и начинает на даче выращивать клубнику и продавать ее на рынке. Кто-то вдруг из популярного журналиста становится непризнанным художником-абстракционистом. А крупный ученый-медик, открыватель важнейших вакцин, герой соцтруда и лауреат государственных премий, вдруг идет работать рядовым тюремным врачом.

Учитель воспринимает это как свою личную драму. Он ездит по стране и пытается вернуть своих учеников в нормальную, по его мнению, жизнь.

Вся книга написана вот таким языком:

– Алешка, ты думаешь, ты всего сам достиг и сам себе хозяин? Нет, брат! Ошибаешься! Это народ тебя выучил в школе, в университете, дал тебе аспирантуру, да и в академики тебя советская власть выбрала! Ты народу и советской власти неоплатно должен за свою знаменитую судьбу! А ты что? В тюрьме поселился, за зэков жалобы пишешь? Это же плевок в лицо всему нашему государству!

Академика – тюремного врача зовут Алексей Кисляков. То есть понятно, кто имеется в виду. Наверное, и художника-модерниста тоже можно вычислить, но мне стало лень.

Как книга называется, не запомнил. Хотя довольно толстая.

1.

– Выгнал. Выгнал! Вы-ы-ыгнал! – то ли отчаянно, то ли торжествующе повторял мой приятель.

Он был красив необыкновенно. Метр восемьдесят пять. Широкие плечи, узкая талия, длинные ноги, мускулистый и пружинистый. Светло-русый, чуть смуглый, но при этом с ярко-синими глазами.

– Выгнал, – вздохнул он. – Опять то же самое. Знакомимся на вечеринке, танцуем, она мне руки на плечи, дышит носом в шею… Шепчет: «Поехали к тебе». Поехали. Едем в такси. Я все жду, когда она хоть слово скажет. Молчит, только обнимается. Приехали. Сели на диван. Я ей: «Ну, расскажи что-нибудь», – а она ко мне примурлыкивается, и все. Я ей: «Тогда у меня что-нибудь спроси», – а она шепчет: «Ты меня хочешь?» А я кандидат наук, у меня двенадцать зарубежных публикаций и монография в соавторстве! Меня из школы выгоняли за листовки против Лужкова! Я люблю композитора Уэббера и считаю его не хуже Моцарта! Я ей намекаю на разговор, а она только мурлычет и трется, как кошка… Кто я для нее? Личность или трахальный станок? Я ее так и спросил: «Кто я для тебя? Человек? Или красавчик вот с таким хреном?» Она даже не поняла, о чем я… Ну и ладно. Чао, рагацца, сорри. Разжиреть, что ли? Облысеть? Лишаями покрыться?

2.

– Выгнала. Выгнала! Вы-ы-ыгнала! – то ли отчаянно, то ли торжествующе повторяла моя знакомая.

Она была красива необыкновенно. Метр семьдесят четыре. Высокая грудь, узкая талия, длинные ноги, стройная, спортивная. Натуральная блондинка, чуть смуглая, с чудесными зелеными глазами.

– Выгнала, – вздохнула она. – Опять то же самое. Знакомимся на вечеринке, танцуем, он меня обнимает, гладит плечи, легонько целует в макушку… Шепчет: «Поехали к тебе». Поехали. Едем в такси. Я все жду, когда он хоть слово скажет. Молчит, только обнимается. Приехали. Сели на диван. Я ему: «Расскажи что-нибудь», – а он тянется мне пуговицы расстегнуть, и все. Я ему: «Тогда у меня что-нибудь спроси», – а он шепчет: «Ты меня хочешь?» Я человеческого контакта хочу, интереса к себе хочу, а не тупого секса! Во мне, извини, много всякого содержания: и наука, я сотрудник академического НИИ, и политикой занимаюсь, агитатор-волонтер, люблю музыку, современную неоклассику, типа Уэббера! Я ему на все на это намекаю, а он только урчит и залезает, как кобель… Кто я для него? Личность или станок для трахания? Я его так и спросила: «Кто я для тебя? Человек? Или сисечки с писечкой на длинных ножках?» Он даже не понял, о чем я… Ну и ладно. Чао, бамбино, сорри. Разжиреть, что ли? Зубы испортить? Прыщами пойти по всей роже?

3.

Но вот кое-что очень важное, хотя тоже романтичное.

Много лет назад одна студентка рассказывала о Давиде Самойлове:

– Приходил к нам в институт такой один поэт. Вечер встречи в актовом зале. Пришли. Расселись. Вышел. Маленький, лысый, очкастый, и насморк у него. Как мужчина – нуль. Даже смешно. Начал читать стихи – всё. Поеду с ним на край света.

Разговор зашел о сексуальном согласии – о чем же еще говорить после обеда в мужской компании, тем более когда кругом сплошной Харви Вайнштейн и голливудские разоблачения?

«Было у меня два таких случая, – сказал один из нас, мой старинный приятель. – Вот первый. Ухаживал я за одной девушкой, своей однокурсницей, и вот однажды, чувствую, наступает прекрасный момент: я ее провожаю из гостей, мы оба немного пьяные, веселые, на улице поздняя осень, почти уже зима, холодно, мы оба без перчаток, у нее замерзли руки, я их грею в своих ладонях, дышу на них, потом расстегиваю куртку, прижимаю к своей груди – в общем, всё как в советском фильме. Как-то так само вышло, что мы поехали не к ней, а ко мне, у меня как раз никого дома не было. Уже на подходе к дому целуемся. Ну, что тут долго рассказывать: снимаем свитера или что там на нас было надето, бросаемся на кровать, она обнимает и гладит меня вполне, что называется, однозначно, и вот я уже совсем готов – и вдруг она: “Не надо”. Я, конечно, думаю, что это всё игра, я что-то ей шепчу вроде “надо, обязательно надо”, а она свое: “Не надо!” И главное, на полном серьезе! Я хоть и молодой совсем был, но все-таки умел различать, где человек притворяется, а где на самом деле правда. “Не надо, – шепчет, – прошу тебя”. А я, значит, штаны с нее стараюсь стащить. Она отбивается и чуть не плачет: “Не надо, не надо, умоляю! ” На этом слове меня как водой окатило. Девушка, которая мне нравится, с которой я уже полгода как знаком, с которой я ходил в кино, дома у нее бывал, знаю, как ее родителей зовут? – она меня умоляет . Умоляет, понимаете? Ну я же не скотина! Я ей говорю: “Всё, всё, моя хорошая, прости, не бойся…” Лег на спину, подложил руку ей под голову, погладил ее по макушке, по плечу. Лежим так минуту, две, пять. За окном ночь. Редкие машины проезжают. Какая-то вывеска на доме напротив мигает – то зеленым, то синим, то красным. “Храните деньги в сберегательной кассе”, типа. Или “Пейте томатный сок”. Она вдруг встает, натягивает свитер, идет к двери.