Денис Драгунский - Соседская девочка

Но когда он, везя за собою чемодан на колесиках, шел к лифту, пятеро девушек как будто бы случайно оказались у него на пути и стали шептать: «Хотите отдохнуть? Отдохнуть хотите? Отдохнуть!» Он остановился, поглядел на них, словно бы выбирая. Они приосанились, заулыбались. Одна чуть надула губы, другая томно щурилась из-под падающих на лицо волос, третья склонила голову на плечо. Высокая полная девушка смотрела прямо и равнодушно, и еще одна, пятая – маленькая, худенькая и робкая – просто хлопала глазами. «Пойдем», – сказал ей Иннокентий Петрович.

У него был заказан номер люкс. «Как тебя звать?» – спросил он. «Дюна, – сказала она. – То есть зовут Дарина, прозвание Дюна». – «А меня Кеша. Прозвания нет. Сейчас, Дариночка, я сначала разложусь», – сказал он. Вытащил туфли на завтра. Костюм и сорочку повесил на вешалку в прихожей. Достал компьютер, наладил вай-фай, написал жене, что приехал и заселился: дома уже было утро. Сходил в туалет, вымыл руки. Потом зашел в спальню. Девушка сутуло сидела на краешке кровати. У нее были худые плечи, на пальцах ног лупился лак – она была в босоножках. Иннокентий Васильевич вспомнил мировую классику, от Сони Мармеладовой до рассказа Бунина «Три рубля». Он был из культурной ссыльной семьи. Читал книги с дедушкиных полок, сидя у морозного окна. «Сколько ты берешь?» – спросил он. «Все одинаково берут, три тыщи». – «За время или за ночь?» – «Все равно». Он достал толстый бумажник, вытащил оранжевую пятерку. «Я сейчас сдачу принесу», – она встала с кровати. «Эх ты, Дюнка-Даринка, – усмехнулся Иннокентий Васильевич. – Пойди сюда». Она приблизилась, думала, что он хочет целоваться, но он погладил ее по тощей головке, дал пятитысячную бумажку и шепнул: «Иди, иди, это тебе, всё, пока».

Она выскользнула за дверь. Через три секунды он выскочил следом, позвал ее. Она испугалась, что он передумал, ускорила шаг, он позвал громко и строго, она остановилась, вернулась. «Позови подружку! Вот ту, толстую». – «Я вам не понравилась, что худая? – спросила она. – Деньги отдать?» – «Глупая ты! Деньги тебе. Позови подружку, я сказал!»

Через пять минут Дюна привела Белочку – так звали толстую. Потом Белочка привела Ириску. Всем им Иннокентий Васильевич безо всяких обидных и лишних слов – то есть вообще без всяких слов – выдал по пять тысяч. Из доброты и жалости. Погладив по головкам.

«Ну, девки, вот так дядя Кеша! – смеялись Дюна, Белочка и Ириска. – Только Генке ни слова. Надо будет фишку разменять, чтоб он не понял». Генка как раз поехал на автостанцию, смотреть, как тамошние работают. «А как же мы?» – спросили Синичка и Жучок. «Не знаю, неудобно», – сказала Ириска. «А попробуем, – сказала Дюна. – Он добрый, он даст».

Иннокентий Васильевич уже был в постели. Он длинной пилочкой подтачивал сломанный ноготь и сострадательно думал о горькой судьбе гостиничных проституток в городе Красносурайске, и на душе у него было, представьте себе, хорошо. Как у человека, который перевел деньги на лечение больного ребенка. Но у него резко испортилось настроение, когда он увидел в дверях Дюну и двух незнакомых девушек. Они почти силком ввалились в номер, и Синичка сразу стала расстегивать на себе кофту, а Жучок попыталась стянуть с него халат. «Девчонки, хватит, у меня и денег нет!» – пошутил он. «А мы бесплатненько!» – захихикала Синичка, увидев на тумбочке толстенный бумажник.

Конечно, надо было сразу в полную силу – кулаком в морду, ногой в живот, но не сумел или не успел – в общем, девчонки ловко навалились на него, а Дюна совсем случайно воткнула пилку для ногтей ему в горло, в ту самую ямочку. Потом подушкой закрыли ему голову и посидели на ней по очереди. Сверху накрыли одеялом.

В бумажнике была одна пятерка, две тысячные, но зато куча карточек.

Сообразили, что надо через интернет поснимать, тем более что айфон у него вот он. Вытащили из-под одеяла его правую руку, распаролили, прижав его палец к кружочку. Получилось раз, получилось два, три, шесть. Одну карточку почти всю очистили, взялись за другую.

За этим занятием их застал сутенер Геннадий. Ему Ириска и Белочка сказали, что остальные трое туда ушли, а времени уже половина четвертого.

Сутенер Геннадий проклял себя за то, что открыл гостиничным ключом дверь номера, потому что увидел мертвого человека в постели и трех девушек, которые возятся с его айфоном и карточками. То есть он мог стать как бы даже соучастником. Один выход: быстро вызывать ментов.

Зато Белочка и Ириска благословили судьбу за то, что сидели в холле и ничего не знали, не видели и даже не подозревали. То есть были вообще ни при чем.

Жучок и Синичка получили по четыре года, а вот Дюна огребла по полной, двенадцать лет. Как убийца и как организатор.

На зоне она часто рассказывала эту историю, плакала от злости и ненавидела Иннокентия Васильевича всеми силами своего бедного маленького сердца.

Его дедушка был академик, физик-ядерщик, без доклада входивший к Брежневу, когда тот был секретарем ЦК КПСС по оборонной промышленности. Отец был тоже физик, и тоже академик, и тоже по этим самым делам. Отец хотел, чтоб сын продолжал династию. Собственно, в семье это не обсуждалось, это было заранее установленным фактом, – поэтому он окончил физфак МГУ, а потом отец послал его набираться опыта в знаменитую Лабораторию Пятнадцать при Шестом ОКБ Второго управления.

Ему нравилась теоретическая физика и ее конкретные приложения, которые разрабатывались в Л-15, но свою работу он не любил. Работу не в смысле размышления и эксперименты, а в смысле – всю сопутствующую обстановку. У него тошнота подкатывала к горлу всякий раз, когда он выходил на конечной станции метро (тащиться по московским пробкам на машине не имело смысла), садился на маршрутку и ехал буквально пять минут до остановки с обидным названием «Пивзавод». Ну, или шел пешком, если была приятная погода. Вот он, этот чертов пивзавод, а напротив, через узкое шоссе, – длинный высокий глухой забор. Еще сто метров по проулку, проходная, а там, за забором, – унылый блок в стиле шестидесятых, стекло-бетон. Бетон посерел и обшарпался, стекло не мыли месяцами, а внутри – низкие потолки, дешевый линолеум, и в каждой комнате – сосредоточенные, умные, неважно одетые, плохо подстриженные люди сидят, уткнувшись в мониторы. Коллеги ему не нравились за помятость и неэлегантность, а главное – за узколобость, которая странным образом сочеталась с их профессиональной почти что гениальностью. Говорить с ними о деле ему было трудновато – он пасовал, он был самый младший, он только запланировал кандидатскую, а это были уже зубры, хотя старше него всего лет на десять. А когда он заводил разговор о театральных премьерах, новых книгах, концертах и выставках – тут пасовали они, смущенно разводили руками, но это смущение казалось ему деланым. Казалось, что они его презирают, – за красивый костюм, кожаный портфель, дорогой мобильник, нежный одеколон. За интересы вне и помимо работы.