Денис Драгунский - Соседская девочка

– Проститутку! – воскликнул Чихачёв. – Да, именно проститутку! Извини меня, но надо быть взрослым человеком. А не заводить серьезный роман, у тебя же семья. И не смотреть порнушки! А то начнешь, как школьник, под одеялом…

Ворожеев покраснел и слегка взмок: он был полноват, ходил с двумя расстегнутыми пуговицами на сорочке, но все равно ему всегда было жарко. Разговор шел о том, что он, здоровый сорокалетний мужчина, совсем потерял интерес вот к этой самой стороне жизни. Казалось бы – нет интереса, живи так. Но жить так было как-то неловко. Перед женой и, главное, перед самим собою. Вот он и встретился с другом юности Чихачёвым, про подвиги которого еще в институте ходили легенды, весьма, кстати говоря, увлекательные: он жил с двумя сестрами, он переспал с матерью невесты, в любом заграничном городе у него тут же появлялась любовница, и всё такое прочее. А Ворожеев был в этом смысле человек скромный: женился и успокоился. Но к сорока годам успокоился настолько, что это стало его беспокоить.

– Ишь, зарделся, как красна девица! – подкалывал его Чихачёв. – Это у тебя от робости. И от скуки жизни. Твоя сексуальность уснула! Разбуди ее, взбудоражь! Возьми экзотическую девчонку… А кстати, где супруга?

– Уехала с дочкой в Черногорию, – сказал Ворожеев. – На всё лето.

– На все лето? – засмеялся Чихачёв. – Значит, сама виновата!

Девушка жила в районе Беляево. Квартира была маленькая и чистая, с огромной кроватью и телевизором на противоположной стене. Там крутилась какая-то эротика.

– Выключи, – скомандовал Ворожеев.

Она стала раздеваться.

– Вы из Азии? – спросил он.

– Из Евразии типа, – усмехнулась она. – Лучше на «ты».

– Якутка, что ли?

– Бурятка наполовину. А что?

– Я ведь не просто потрахаться. Мне, понимаешь, нужно, чтобы ты во мне разбудила уснувшую сексуальность.

– Не вопрос, – она подошла к Ворожееву, поцеловала его в губы и стала расстегивать ему ремень на брюках. Присела на корточки.

– Погоди! – сказал Ворожеев и отшагнул назад. – Присядем. Ты мне лучше расскажи, как в тебе сексуальность проснулась в первый раз.

– Ночью, – сказала она. – Увидела, как сестра на соседней кровати со своим хахалем. Я проснулась. И сексуальность тоже. Типа захотелось. Но я еще маленькая была.

– А ты вообще знала, что это такое?

– А то. Мы же сначала в деревне жили. Это городские такие невинные, а мы с детства видели, как баран овцу кроет, например.

– Хорошо было в деревне?

– Ого!

И она стала рассказывать про забайкальскую степь, огромную и чуть волнистую, то желтую, то коричневую. Про горы на горизонте. Про синее небо с облаками, как громадные волшебные башни. Про стада овец, про лошадей и собак. Про бабушку и дедушку, папу и маму, братьев и сестер.

Потом Ворожеев спросил:

– А зачем тогда в Москву приехала?

– Извините, – сказала она и поглядела на часы. – У меня через полчаса другой клиент. Мне, конечно, с вами очень интересно, но давайте уже скорее.

– Давай я лучше в другой раз приду. Ты когда свободна?

Другой раз был послезавтра. Она рассказывала про школу, учителей, потом про техникум, про тетю, у которой жила, но про первую любовь опять не хватило времени. На следующей неделе было еще два дня – на этот раз про любимые книжки, а про первую любовь она как-то избегала. Ворожеев собрался к ней в следующий вторник, но она сказала: «Давайте перерыв, у меня по календарю месячные с понедельника». – «Да при чем тут!» – рассмеялся Ворожеев. «Ах, да, извините», – сказала она и покраснела, это видно было под смуглотой ее милого скуластого большеглазого личика. На другую неделю Ворожеев добился-таки про первую любовь, это была грустная история с пьянкой, битьем и абортом, но она сказала, что всё уже забыла и простила, и стала рассказывать, как умер папа, мама тут же вышла замуж, как старшая сестра отжучила у мамы дом с помощью брата, и мама с отчимом и младшей сестренкой забомжевали, а потом отчим то ли приставать к сестренке стал и получил от мамы по башке, то ли сам по пьяни упал головой на острый камень. Теперь мама с сестренкой, считайте, пропащие совсем, пьют и колются. Так ей тетя написала. Она их уже давно не видела. Но на все воля небес, – она подняла голову к потолку, закрыла глаза и сложила ладони.

– Сансара? – спросил Ворожеев.

– Ну, типа, – недовольно сказала она. – Хотя не знаю точно. Но вот как есть, так и есть.

Ворожеев вдруг понял, что эти свидания обходятся ему в полтинник в месяц. Словно бы прочитав его мысли, она предложила скидку. Но Ворожеев сказал: «Нет, нет, что ты!»

Ходит он к ней до сих пор.

Развелся с женой, рассорился с дочерью, купил маленькую квартирку в Беляеве. А на все вопросы Чихачёва машет рукой и расстегивает на сорочке третью пуговицу; он очень растолстел за последние годы.

Это были самые бедные похороны из всех, которые доводилось видеть доценту Кошкину.

Хотя он в своей жизни видел гораздо больше бедности и грубости, чем богатства и душевной утонченности.

Но на похоронах грубая нагая нищета всегда смягчалась, прикрывалась. Благолепием службы в сельской церковке, когда он хоронил деревенских стариков – дальних родственников бабушки и дедушки. Тихим достоинством старух в черных юбках и белых блузках, когда одноклассники провожали в последний путь одиноких учителей из его школы. Или истошными рыданиями вдовы, когда в соседнем подъезде поминали алкаша, отравившегося аптечной настойкой.

Но здесь, на этом прощании в больничном морге, не было вообще ничего – только дешевый гроб, тетка в синем халате, двое ребят-грузчиков и непонятная женщина в розовой куртке, с бледным и пухлым лицом. Она держала за руку мальчика лет восьми и мрачно смотрела на доцента Кошкина, на его строгий костюм и новые туфли. Она как будто хотела послать его куда подальше.

Цветов не было совсем. Иконки и листка с молитвой – тоже. Это было не прощание с покойным, а избавление от мертвого тела – видать, обрыдшего всем еще тогда, когда оно было живым. Доцент Кошкин положил в гроб десяток крупных алых роз, и ему показалось, что эта женщина зашипела от ярости. Еще бы – полторы тысячи рублей стоил этот букет.

– Вы кто покойному будете? – спросила она наконец.

– Учились вместе, – вздохнув, сказал доцент Кошкин. – Бедный Саша…

Она то ли хмыкнула, то ли коротко заплакала. Всплакнула, как говорят в народе.

А доцент Кошкин вспомнил, как много-много лет назад его, курсанта закрытого учебного заведения, перворазрядника по самбо и чемпиона училища по стрельбе из пистолета, вдруг пригласили в Первый отдел. Это было чуточку смешно, ибо их училище поставляло кадры для Первых отделов по всей стране, однако Первый отдел был и тут. Полковник начал неожиданно: мы давно за вами наблюдаем, человек вы способный, интересуетесь историей, так? Ну, так. Курсант Кошкин делал доклад на тему «Кутузов как полководец до 1812 года». А раз так, продолжал полковник, то не поступить ли вам, этак не робея, на исторический факультет МГУ? Кошкин не понял. Но полковник объяснил: примут все равно, но готовиться надо как следует, чтоб на экзаменах не плавать, чтоб комар носа, ясно? Задание состоит в том, что на исторический факультет поступает некто Левашов Александр, и вот ему, курсанту Кошкину, а также еще одному курсанту, Никольскому, надлежит быть верными друзьями студента Левашова.