Денис Драгунский - Соседская девочка

Поезд тронулся и уехал.

«Тисифона!» – вспомнила Светлана Игоревна.

– Где ты был? С кем ты там был? Зачем ты там был? – набросилась Наташа на Митю, едва он переступил порог квартиры.

Митя вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

– Раз ты два раза сказала «там», значит, ты сама прекрасно знаешь, где я был. Да, я был там. Зачем? Просто так. Захотелось.

– С кем?!

– Ни с кем. Один. Сам с собою. – Он сел на табурет у вешалки, снял ботинки, надел домашние туфли, встал, улыбнулся, обнял Наташу.

Она вырвалась и побежала в комнату.

Потому что одна знакомая час назад прислала ей фото: ее муж Митя сидит в концертном зале и с важным задумчивым видом слушает что-то жутко классическое: на сцене виден был кусочек оркестра – какие-то скрипачи.

Это было как нож в спину. Потому что она обожала Митю именно за его полную нетронутость в смысле культуры – литературы, искусства, музыки и даже кино чуть сложнее «Семейки Симпсонов». Митя был прост и чист. Добр и мил. Программист в солидной фирме, очень хорошая зарплата, отлично водит машину, умеет разобраться с домашней техникой, готовит, представьте себе, охотно и довольно вкусно, но вот и все.

Придет домой, несколько историй про начальство, про ребят на работе, ужин, долгое обсуждение соуса для макарон, телевизор и спать – в прямом и переносном смысле.

Вот и хорошо. Не жизнь, а просто рай.

Надежно, спокойно, любовно.

Потому что Наташа настрадалась со своими прежними, два их было, сначала муж, а потом бойфренд на три с половиной года. Хотя она сама окончила переводческий факультет МГЛУ, но эти ее достали. Один – теоретический лингвист с вулканическими писательскими амбициями, все время кипящий гневом по поводу бездарности всей современной литературы. Ушел от нее, потому что она его, видите ли, не понимала, а она его любила, между прочим! Чуть было не собралась рожать! Слава богу, это была просто задержка. А второй – вообще не пойми кто. Он и сам про себя не знал, кто он и зачем. Читатель умных книг, болтун и спорщик, жил за счет двух сдаваемых квартир, наследство от тетушек. Но целыми днями болтал о дискурсе и постмодерне, сыпал фамилиями. Хвастался, что на сдаче квартир имеет 130 000 в месяц, но Наташа этих денег почти не видела и сама набивала холодильник и покупала ему трусы и носки. Правда, он платил коммуналку и за летний отдых, что да, то да. Но изменял ей с такими же курящими болтушками, и на четвертый раз Наташа его выгнала.

«Нормального человека! – рыдала она по телефону своей лучшей подруге Насте. – Чтоб без дискурса! Без артхауса! И без истерик!» – «А также без эм-пэ, но с жэ-пэ?» – иронизировала подруга (то есть без материальных проблем, но с жилплощадью). «Ну а как же? Не бомжа быдланского все-таки!» – «Задача!» – смеялась подруга.

Ни от кого сочувствия не добьешься.

Но тут внезапно подвернулся Митя. Красивый, приятный и без фокусов. Надежный, спокойный, простой. Мечта всей жизни.

И вдруг такая подлость.

Митя вошел в комнату вслед за ней, сел на диван. Наташа захлопнула ноутбук и спросила:

– Как это – просто так захотелось? Правду скажи. Если ты меня… – она сглотнула и сказала: – Если ты меня любишь.

Она ненавидела все эти высокие жалкие слова и никогда их не говорила. Но тут уж пришлось.

– Да вот так как-то, – сказал Митя. – Потому что я люблю Моцарта в аутентичном исполнении . У меня есть все записи аутентистов. И не только Моцарта. Баха, Гайдна и Вивальди. А это самый лучший оркестр из Зальцбурга, они играют на подлинных инструментах и струны натягивают, как тогда. Слабее гораздо. Дирижер Антонин Шиглер-Феретти. И тебя я тоже люблю. Ты же знаешь.

– Зачем ты меня обманывал? – заплакала Наташа.

– Ты мне очень понравилась. Я в тебя сразу влюбился. А потом Настя сказала…

– Когда это она тебе сказала? При чем тут она?

– Господи! Мы же втроем в кафе сидели. Ты пошла в туалет, а она мне быстренько сказала, что тебе нужен такой мужик типа, грубо говоря, «Манька, щец! Манька, в койку!».

Наташа заплакала еще сильнее.

– Ну что ты расстраиваешься! – огорчился Митя. – Я же знаю, что ты на компе тайком смотришь… Сплошной артхаус.

– Ты схачил мои пароли?!

– Ну прости, прости, прости меня… – он встал перед ней на колени.

Она нагнулась к нему.

Они обнялись и поцеловались.

В общем, стали они жить-поживать дальше.

Вроде все хорошо. Не надо притворяться. Можно вместе ходить на концерты аутентистов, вместе смотреть артхаусное кино, обсуждать Бэнкси и Ай Вэйвэя.

Хорошо, да. Но уже как-то не так.

Впрочем, пока еще не развелись.

В начале февраля 1917 года я, тогда пехотный капитан, из-за войны получивший свой чин быстрее обычного, был назначен в Особую команду Собственного Его Императорского Величества железнодорожного полка. Забота наша была обслуживать и охранять царские поезда, и, случалось, мы ездили то в литере «А», то в литере «Б» – то есть не в сопровождающих составах, а в царских, назначенных для самого Главковерха и высшего генеральства. Императора я видел не раз, два раза мне приходилось беседовать с ним. Первый разговор, впрочем, был весьма краток, и его даже нельзя назвать беседой. Я отвечал за телеграф и однажды, подавая Его Величеству депеши в специальном бюваре и глядя на его огорченное лицо с неожиданными мешками под глазами, дерзнул спросить: «Могу ли чем-нибудь быть полезен?»

Это и в самом деле было дерзостью. Смысл этого вопроса был «Могу ли я идти, наконец?» – потому что император, погрузившись в чтение депеш, словно бы забыл обо мне и не сказал «вы свободны» или что-то в этом роде. Даже рукой не взмахнул – ступайте, мол. Но и никак не показал, что я должен остаться. Просто забыл обо мне. Признаться, мне это было неприятно и даже обидно.

Вы спросите: как у обыкновенного пехотного капитана, выходца из обыкновеннейшей русской провинциальной верноподданной семьи (отец – гимназический учитель математики, коллежский асессор, как раз моего ранга, если по Табели; мама – хозяйка большого дома, управительница семьи, где у меня две сестры и два брата), – как у меня могло появиться чувство, даже тень чувства обиды на государя, на императора, на помазанника Божия? Если бы мои покойные мама и папа услышали меня, они бы замахали руками и вскрикнули бы от ужаса, отец бы покраснел, а мама начала бы креститься – как же, это ведь невыразимое, незабываемое счастье – стоять рядом с государем, и он тебя не отсылает прочь! Позволяет быть рядом с ним в тесном салоне царского поезда! Стой же, глупенький, лови секунды радости, дыши с царем одним воздухом, запоминай малейшие черточки, лицо, руки, одежду, движения – потом будешь рассказывать детям и внукам, а они будут тебе благоговейно внимать.