Кирилл Топалов - Не сердись, человечек

— Если в министерстве узнают, что он вас бьет, — сказала тогда Матушка, — их обоих вышвырнут отсюда: и его, и Пехливанову. А меня никто пальцем не тронет. Какой черт придет к ним работать? Хотела бы я тогда посмотреть, как Пехливанова будет стирать обмоченные штаны подрастающего поколения…

Вот за то, что Матушка никого не боится и всегда заступается за нас, мы и любим ее. Конечно, Шкембо и Трынди заслуживают того, чтобы их драли. Но не за то, что съели по пять ягод, а за то, что бьют младших. А с хозяйством ничего не случится. Если на то пошло, мы заработали не по пять ягод, а по пятьдесят килограммов, мы же постоянно работаем в хозяйстве. А они ни разу не позвали нас собирать клубнику, малину и виноград. У них так и сгнивает все на корню, потому что работать некому. А нас не зовут, боятся, что мы съедим весь урожай. А что лучше: чтобы клубника совсем сгнила или чтобы мы собрали ее и сами немножко поели? Тогда пусть гниет. Матушка тоже так говорит.

Но на генеральной репетиции меня брало зло, что Матушка когда-то защищала их, потому что Шкембо и Трынди, пользуясь темнотой и тем, что их никто не видит, постоянно, пока я стоял у них на плечах во время исполнения художественной пирамиды, щипали и щекотали меня (мы выполняем пирамиды босиком). Все их издевки я вытерпел, хотя страдания мои были напрасными. Когда очередь дошла до моего номера, время было совсем позднее и нас отправили спать, потому что жители из ближних домов пришли жаловаться, что мы мешаем им отдыхать. Директриса сказала: дескать, она уверена в том, что я знаю свое стихотворение, и на том репетиция закончилась.

Матушка уложила Жору на одну из свободных коек в самой глубине комнаты. Жаль, что не оказалось свободной поблизости. Так хотелось, чтобы мой друг был рядом… Если бы не этот праздник, мы бы с Жорой могли спрятаться где-нибудь и говорить до поздней ночи… Но теперь Ганев будет шнырять по коридорам и двору до двенадцати часов, проверять, не нарушает ли кто режим.

Вскоре свет погасили, и Матушка вошла к нам пожелать спокойной ночи. У кровати Миры она остановилась — девочка схватила ее за руку и не отпускала. Такое у нас случается часто, особенно с малышками: схватят Матушку за руку и не отпускают, а она гладит их по головке и рассказывает сказки, пока не уснут. Ребята детсадовского возраста часто вздрагивают во сне. Кто знает, что им снится, но зовут они вслух Матушку. И она бежит то к одному, то к другому… Когда спит эта женщина — непонятно. А потом снова целый день на ногах…

Минут через десять все засопели. Эта генеральная репетиция вымотала всех. Ганев заглянул к нам в комнату, но, увидев Матушку, вышел и больше не появлялся. Его командирский голос доносился уже из других комнат. Потом послышалось, как он погнался за кем-то во дворе, но, видно, не поймал, потому что не было слышно ни оплеух, ни криков. Ребята после случая со Шкембо и Трынди стали такими хитрыми. Ганев еще только замахнется, а они уже кричат что есть силы, что он убивает их. И Ганев — трус ведь — тут же отпускает их, но грозится, что в следующий раз будет драть как сидорову козу. Да, он такой. Однажды залепил мне здоровенную оплеуху (я спрятался, чтобы не заниматься физрой), так потом у меня два часа в ушах звенело…

Все спали. Не спали только я и Мира. Она держала руку Матушки в своих ладошках, и я представил себе, как она таращит глаза в потолок. Таких огромных глаз, как у Миры, нет ни у кого. Это какие-то невероятные глаза — их взгляд будто говорит о чем-то. Когда я вырасту, то обязательно поженюсь на Мире. Раньше, когда поменьше был, я говорил, что поженюсь на Матушке, а теперь знаю, что только на Мире. Я сказал ей об этом еще в первом классе, в прошлом году, а она и спрашивает: «А что такое пожениться?» Я ведь говорил, она мало читает, поэтому многого не понимает, а я, как друг, объясняю ей все. За год я столько ей всего порассказал, объяснил даже, как дети делаются. Да только она такая стеснительная. Если начнешь рассказывать что-нибудь такое — обычно все это я узнаю от Шкембо и Трынди, — она кричит: «Довольно! Довольно!» — и одной рукой закрывает мой рот, а второй свой. Зачем свой закрывает, спроси ее! Мира добрая, но глуповата, девочка ведь. Но я все равно люблю ее и никому не разрешу жениться на ней. Пусть только кто-нибудь попробует: будет иметь дело со мной, с Жорой и Матушкой. А вместе мы — сила.

— Мира, почему не спишь, детка? — слышу в темноте голос Матушки. — Завтра не встанешь.

Мира ответила не сразу. Я посмотрел на ее кровать и увидел, что она приподнялась на подушке, прижалась к Матушке и зашептала: «Матушка». «Да, детка», — ответила та. «Матушка, — заплакала Мира, вот плакса. — Матушка… я не хочу… другую маму». — «Какую другую маму?» — «Ту, про которую сказал Ачи. Она, наверное, плохая, если оставила меня…»

Ачи — сокращенное мое имя, от «Ангел». Я уже говорил, что по имени меня здесь называют только Мира и Гергана Африка.

— Это глупости, — прошептала Матушка. — Никакой другой мамы нет. Ваши мамы умерли, когда вы родились. Поэтому и не взяли вас. А были они очень добрыми, я знаю.

— Откуда?

— Знаю… — произнесла Матушка и запнулась, надо же было придумать что-то. Помолчав, она добавила: — Доктор рассказывал мне.

— Значит, они правда родили… И ты с ними…

— Хм, хм…

— А как тогда?

— Но ты же сама говоришь, что не хочешь другой мамы, кроме меня?

— Не хочу, — прошептала Мира и опустилась на подушку, по-прежнему не выпуская руку Матушки из своих ручонок. — Побудь со мной…

— Я здесь, детка, здесь, — зашептала Матушка каким-то особенным голосом. — Спи, закрой глазоньки.

Но Мира еще долго плакала, и Матушка уже не говорила ей ничего, молчала. Такое с Мирой случается часто.

И вот, наплакавшись, она затихла. Матушка укрыла ее, затем стала проверять, укрыты ли остальные ребята. Когда подошла ко мне, я сделал вид, что сплю. Матушка тихонечко погладила меня по голове, тяжело вздохнула и вышла.

Я пытался заснуть, но не мог. Перед глазами проносились картины прочитанного: как тетя Елена попала в тот Дом, где они родили нас, как испугалась, увидев во дворе на дереве женщину, пытавшуюся покончить с собой. Как Матушка командовала ими, как познакомилась с моей мамой, как мама учила их польскому языку, как они ссорились все время с Матушкой и та сказала ей, что мама будет выть по ночам, как побитая собака… Зачем они ссорились, ведь они обе — добрые?.. Как потом они поехали в Софию, как Мирина мама страдала, потому что директор бросил ее. Затем, уже возвратившись в Сребырницу, они пошли в кино, и Жора родился прямо на улице… А больше всего мне понравилось, как они побили окна в селе. Так и надо этим сельским! А то, видишь ли, дразнить и оскорблять их будут! Нам тоже надо будет перебить стекла, чтобы сельские не дразнили нас подкидышами…