Сусана Фортес - В ожидании Роберта Капы [litres]

Ее не послушали.

Пустынные дороги. Брошенные дома. Забитые окна и двери. Коровы, козы и овцы, без присмотра бродящие по улицам. Поселок-призрак. В таких местах здравый смысл подсказывает водителю, что надо затормозить, развернуться и ехать в другую сторону.

Они выехали из Мадрида на рассвете со всеми мыслимыми и немыслимыми удостоверениями и пропусками и за два с лишним дня добрались до главного штаба республиканцев в Монторо, что совсем рядом с Кордовой. Оттуда направились к Серро-Муриано. От разогретых солнцем стен и кровавой герани на балконах шел густой медовый запах. Был один из тех дней, когда машина войны на несколько мгновений останавливается, накапливая силы перед новым безжалостным ударом. Герда и Капа, воспользовавшись передышкой, тоже остановились попить воды из фонтана и сели на ступеньку у двери одного из домов, спрашивая себя, что за чертовщина здесь приключилась, почему не осталось ни души. Никаких следов разбоя, поля не сожжены, стекла не разбиты, однако на площади не было слышно ничего, кроме беспорядочного дребезжания козьих колокольчиков. Все сбежали. Мужчины, женщины и дети. Пешком, верхом, на машинах…

За несколько часов до этого мятежный генерал Кейпо де Льяно в радиообращении поклялся, что его солдаты скоро придут в поселок и оприходуют всех женщин.

Многие полагают, что самое ужасное на войне – это трупы с развороченными внутренностями, лужи крови и все прочее, что первым бросается в глаза, но главный ужас иногда остается на втором плане, прячется в растерянном взгляде изнасилованной женщины, опустив голову и прихрамывая бредущей среди развалин. Этого Герда и Капа еще не знали. Они были слишком молоды. Это была их первая война. Они еще находили в ней нечто романтическое.

Рано утром немецкие репортеры Ханс Намут и Георг Райснер, также поставлявшие материалы «Вю» и «Альянс Фото», и австрийский журналист Франц Боркенау засняли паническое бегство жителей Серро-Муриано под небом, кишащим франкистскими самолетами, пока радио Кейпо де Льяно продолжало изрыгать угрозы женщинам. Больше всего на свете Капа терпеть не мог приезжать туда, где всю работу уже сделали до него другие. Но на войне часто не поймешь, опоздал ты или явился раньше времени.

Они оставили машину в поселке, пошли вверх по шоссе пешком, сверяясь с картой, к тому месту, где, как им сказали, был разбит лагерь бойцов НКТ. По дороге фотографировали последних отставших беженцев. Те шли молча, женщины несли детей на руках, старики с покрасневшими глазами то и дело оглядывались назад. Так смотрела жена Лота за мгновение до того, как превратиться в соляной столб. Так смотрят те, кто спасается бегством.

Капа глядел на Герду, молча шагавшую по другой стороне дороги. Она не оборачивалась. Камера на груди, челка, упавшая на лоб, короткая, очень светлая, выгоревшая под солнцем, серая рубаха, тонкие ноги в парусиновых брюках, заправленных в солдатские башмаки, под которыми похрустывал гравий. Маленькая, складная, со спины Герда напоминала сына полка. Вот она остановилась у обочины, осмотрелась настороженно, точно охотник, что-то обдумала, мысленно готовя кадр. По мере приближения к линии фронта шаг ее ускорялся, будто Герда торопилась на свидание. Капа тоже кое-что прикидывал, и согласно его подсчетам, месячные у нее задерживались уже на неделю.

После жесткой посадки в Барселоне она стала более молчаливой, замкнутой, то ли из-за самой аварии, то ли в силу удивительных свойств здешней земли, заставляющей людей меняться. Герда постоянно читала все, что только могла найти по истории Испании, ее географии, ее традициям… Она открывала для себя страну, открывая одновременно себя самое. Ее увлечение самообразованием не укрылось от Капы, он видел, как Герда с каждым днем преображается, подбородок становится все более волевым, скулы заостряются, глаза делаются все прозрачнее, как виноградины в пору урожая, но при этом словно хранят какую-то тайну. Капа боялся этих еле заметных изменений в ее взгляде, изменений, не имеющих к нему никакого касательства. Он считал, что у женщин способность к метаморфозам развита гораздо сильнее, чем у мужчин, и именно это страшило фотографа больше всего: в глубине души он боялся, что изменения уведут от него Герду. Та больше не нуждалась в нем, не просила совета, как бывало вначале. И фотографии ее все больше и больше отличались от снимков Капы, она приобретала свой собственный взгляд. Герда всегда шла от формы вещей, изучая их границы – очертания челюсти, линию обрыва над пропастью… Все более независимая, все более хозяйка своих поступков. Именно тогда Капу обдало холодной ясностью прозрения: жизни без нее он не вынесет.

К полудню они добрались до холма Ла-Малагенья. Ополченцы НКТ планировали в ближайшие дни атаковать Кордову, расположенную в тринадцати километрах к югу. Однако в войсках царила полнейшая дезорганизация. Командование практически отсутствовало. Солдаты напоминали новобранцев, полных отваги, но совершенно не обученных. Небольшая группа ополченцев браталась с журналистами, которые, готовясь освещать наступление, совершенно расслабились, проводили время за картами и возлияниями.

– Самое тоскливое на войне – ждать, парень, – сказал, заметив на лице Капы разочарование, один матерый репортер. Это был Клементе Симорра из «Ла Вос», с которым они познакомились в «Чикоте», только без своего транзистора и наушника.

Но долго ждать и не пришлось. Несколько минут спустя солдаты двинулись в бой. Это была первая стычка, которую Герда и Капа увидели вблизи. Группа состояла из нескольких журналистов и пятидесяти ополченцев, чьей задачей было защищать артиллерийский полк из Мурсии, расположенный за первой линией пехоты из Алькоя. Капа настаивал, чтобы Герда ушла с холма.

– Слишком опасно, – заявил он.

– Опять ты за свое, – ответила она обиженно. – Мы уже много раз это обсуждали.

Она встала на ноги, чтобы достать зажигалку из кармана брюк. Поднесла к губам самокрутку. Капа все так же твердо смотрел на нее, не желая уступать.

– И не вздумай.

– Что ты о себе вообразил? Ты кто мне, отец? Брат? Нянька? – теперь она смотрела на него в упор, в глазах горел вызов.

– Не дай бог, с тобой что-нибудь случится, – сказал он примирительным тоном со своей обычной кривоватой улыбкой, то ли насмешливой, то ли ласковой, и добавил: – Не то чтоб я особо переживал, но не хотелось бы остаться без импресарио.

– Придется привыкать.

Звучало это как угроза, да ничем иным и не было. Капа отвел глаза. Она отвечала быстро, уверенно, и было видно, что никому спуску не даст. Капа снова взглянул на Герду и смотрел минуты полторы, не говоря ни слова. До чего же решительная, уверенная, дерзкая, как никто способная вывести его из себя.